Отъезд на дачу

Вся многотрудная деятельность нашего необъятного государства – на самом деле не больше, чем подготовка к поездке на дачу. Какое-то количество дней в году население, преступный мир, правоохранительные органы и администрация президента действительно ходят на работу для отвода глаз. Проковыряют в стене дырочку, посидят на стуле, проведут совещание, обезвредят шпиона, смажут больного зеленкой, отправят телеграмму в Усть-Пужск, съездят на кровавые бандитские разборки, поинтересуются, не заплатил ли еще кто-нибудь налоги, поймают пьяного – вроде как сделали для страны что-то нужное. Но в действительности, конечно, нужно всем совершенно другое.

В один какой-то особенный момент где-то в чудесном хвойном лесу, люди даже рассказывают, что, вроде бы это недалеко от станции Барыбино, потом с километра так полтора наискосок, а потом повернуть направо, и будут еще две березы там стоять, и пенек такой небольшой, а там уж спросите, расцветает волшебный русский цветок уксусной кислоты. Он имеет лепестки розовые, теплые, как байковые трусы с начесом, и запах свежесрезанного кабачка. Растет тайно, на пригорке за болотом, вьются вокруг него синицы, и никто его не видел. Но вот как только распускается он, у всякого российского человека опадает чешуя, глаза из рыбьих делаются осмысленными, как две сливы, вместо рук отрастают грабли, а ноги по локоть уходят в чернозем. И тогда чувствует российский человек – пора. Пора ему ехать на дачу.

Боже ж ты мой, какие чудеса происходят тогда. Еще вчера у этого человека фамилия была Путин или, допустим, Шнеерсон, он, вроде бы, отвечал за золотовалютные резервы Родины. А сегодня он Барило, Сучило, Кобыло, Земляникин и Червяков. Вдруг выясняется, что у него есть крестообразная отвертка, рулон полиэтилена, струбцина, семена элитного голландского растения Капитундис-Баба, размножающегося рыльцем, отвес и велосипед. Еще вчера мы видели его в приличном костюме с проектом Конституции в руках, а сегодня он в сатиновых трусах закапывает в землю помидор, чтобы к осени получить их тыщу.

Летнее бегство населения из городов, вообще говоря, позволяет предположить, что настоящая Россия не в Кремле, не в Москве, не в Министерстве обороны. Она – на даче. Там —жизнь государства. Остальное – пустые холопоты. Дача кормит, поит, учит, не прощает лени, воздает за труды. Она имеет охраняемые границы, моральный кодекс, дощатый туалет для плотских удовольствий и баню, несущую в России религиозную нагрузку, ибо баня похожа на часовню, откуда чистый, нагой, открытый Богу россиянин может обратиться непосредственно к небу, чтобы разделить с ним тяжесть своих смертных грехов.

Если вы спросите любого человека на улице, хочет ли он быть космонавтом, он, может быть, подумает и не сознается. Вот дачником сразу захочет быть каждый. Я сам, признаться, бывал за городом, когда еще мой папа имел возможность вывозить на лето семью на базу отдыха газеты «Труд» в Валентиновке. Отъезд на дачу в детстве всегда напоминал мне войну. Как будто ночью в город входит враг и на рассвете нужно бы спастись. На глазах квартира превращалась в опустошенную пещеру, голоса становились гулкими и бились в пустые окна, в холодильнике гасла лампа, в мирное время освещавшая продуктовые запасы семьи. Мне представлялось, что в этом сиротском, нами же ограбленном жилище, скоро поселятся вражеские офицеры, разлягутся на моем диване и на зеленом, похожем на чемодан проигрывателе, будут слушать мою пластинку «Доктор Айболит».

Зато там, впереди, меня ждала другая, лесная партизанская жизнь, которая научила меня курить, плеваться через деревянные трубки, сделанные из стволов бузины, ездить на велосипеде, пить пиво, искать грибы, сидеть на дереве и целоваться в кустах. К тому же, здесь у меня состоялось первое знакомство с дизентерией и большой журналистикой. От дизентерии меня лечили два месяца в инфекционной больнице в Подлипках. А с большой журналистикой я встречался по вечерам в местном доме отдыха, стоявшем на центральной площади небольшого дачного поселка. Зайдя сюда, иногда можно было видеть, как под биллиардным столом лежит бездыханное тело какого-нибудь матерого человека и публициста. Сначала я думал, что журналистика – действительно трудная работа, раз так она утомляет людей. Однако со временем я начал различать в лузах недопитые бутылки с водкой.

С тех пор прошли долгие годы. Ни космонавтом, ни дачником я так и не стал. К 36 годам я навечно застрял на работе, в промежутке между осенью и ранней весной. По странной иронии судьбы я занимаюсь журналистикой, которая, признаться, и вправду сильно утомляет, потому что часто похожа на дизентерию. Но временами я вспоминаю, что умею пить пиво, искать грибы, сидеть на дереве, целоваться в кустах и ездить на велосипеде. Тогда я начинаю верить, что когда-нибудь настанет и мой час. Чешуя с меня опадет, телое мое вытянется, как стебелек, ноги врастут в чернозем, а на голове распутится бутон, розовый и теплый, как байковые трусы с начесом. И тогда я поеду, поеду на дачу. Потому что настоящая жизнь – там. Остальное – для отвода глаз. Осмысленных, как две спелые сливы.