Цивилизация
Указ президента России Дмитрия Медведева о формально-юридическом признании Абхазии и Южной Осетии от 26 августа 2008 года снова подтвердил научную ценность принципа «историзма», в соответствии с которым действительность следует рассматривать как изменяющуюся во времени и развивающуюся. То, что сегодня было рано, завтра может быть поздно. Главное — своевременная реакция «здесь и сейчас». Иначе «актуальные и своевременные инициативы» будут предлагаться вслед давно ушедшему поезду.
Сегодня бессмысленно спорить о том, прав или неправ был российский президент, стремительно реагируя на обращения двух палат федерального собрания.
Политическое решение принято, и отменить его не смог бы на месте Медведева даже представитель «Другой России», окажись он на время на высшем должностном посту РФ.
Сама логика не позволила бы это сделать. Одно дело пребывать в оппозиции, а другое — логика государственного деятеля, пытающегося в изменившихся условиях мировой и региональной политики найти ответы на поступающие вызовы. Единожды приняв жесткое и непопулярное внешнеполитическое решение (а оно является таковым, поскольку не нашло отклика даже у союзников России по ОДКБ), государство не может отменить его без риска понести большие издержки, чем при его принятии.
Решение от 26 августа 2008 года исторически контекстуально. Оно было принято во вполне определенных политических условиях, которые раньше отсутствовали или были ничтожно малыми величинами, которые можно было игнорировать. До августа 2008 года официальный Кремль (и присные депутаты) признавали территориальную целостность Грузинского государства. В 1994–1999 годах Москва в полном объеме осуществляла блокаду Абхазии. Более того, в 1996 году Россия вместе с Грузией подвигла Совет глав государств СНГ на принятие санкций по отношению к сепаратистским образованиям и вплоть до 1998 года жестко давила на Сухуми, «принуждая» Абхазию к миру, то есть к принятию плана общего государства (с Грузией, естественно). До сих пор в Сухуми персоны Бориса Ельцина и Евгения Примакова (главы МИД РФ начиная с января 1996 года по сентябрь 1998 года) вызывают, мягко говоря, неоднозначную реакцию.
Затем граница по реке Псоу стала более прозрачной для жителей Абхазии и российских туристов. В чем причина такой трансформации? Только в одном — политическом контексте. В 1994–1996 годах РФ проводила в Чечне первую антисепаратистскую операцию. Учитывая тот факт, что дудаевская Ичкерия была союзницей Абхазии (17 августа 1992 года через 3 дня после начала грузино-абхазской войны в Грозном прошла сессия парламента Конфедерации горских народов Кавказа, на которой выдвинут политический лозунг «Руки прочь от Абхазии!»), Москва страховалась от открытия возможного «второго фронта». Как только стало понятно, что интересы Ичкерии и Абхазии не совпадают (в 1990-е годы были даже жесткие столкновения чеченцев и абхазов), политика Москвы стала намного мягче.
По мере того как у РФ и тогда еще непризнанной республики обнаруживались общие точки соприкосновения позиций, Москва и Сухуми сближались.
И все же в ту пору, когда конфликты на Южном Кавказе были «заморожены», Кремль не стремился предопределить статус двух бывших грузинских автономий.
Даже несмотря на многократные требования их лидеров, референдумы в пользу пророссийского геополитического проекта. Россия давала свое согласие на существование де-факто государственных образований как на главный итог конфликтов. «Замороженный статус» предполагал отложенное разрешение этнополитического противостояния до лучших времен (более выгодной политической конъюнктуры, достижения компромисса между сторонами). Таким образом, нерешенный статус де-факто государств отражал политические реальности 1990-х — начала 2000-х.
Заметим попутно, что не Москва запустила процесс «разморозки» конфликтов. Медведев не лукавит, когда говорит о том, что не мы это начали. Россия «доломала» то, что начала Грузия, решившись на жесткий ответ в августе 2008 года (сопровождаемый многочисленными эксцессами в виде изгнания грузинского населения из Южной Осетии или взятия под временный контроль Гори, Поти и других грузинских территорий, не имеющих отношения к зонам конфликтов). В Южной Осетии «разморозка» началась в 2004 году (когда грузинские формирования в нарушение Дагомысских соглашений ввели на территорию бывшей автономии тяжелую технику). В Абхазии этот же процесс был запущен в 2006 году, когда в нарушение Московских соглашений 1994 года Грузия ввела в верхнюю часть Кодорского ущелья (объявленную демилитаризованной) воинские подразделения. При этом до 2008 года Москва продолжала стремиться к сохранению статус-кво.
На встречах с Михаилом Саакашвили Владимир Путин (еще в качестве президента) не раз говорил о том, что от его дачи до грузинской (не абхазской!) границы рукой подать. В заявлении нижней палаты Федерального собрания РФ (наделавшем в свое время так много шума) от 21 марта нынешнего года черным по белому было зафиксировано: «Государственная Дума уважает суверенитет и территориальную целостность Грузии и Молдавии в рамках их международно-признанных границ. Вместе с тем депутаты Государственной Думы считают, что начавшийся процесс признания Косово идет вразрез с нормами международного права. Абхазия, Южная Осетия и Приднестровье, построившие за годы своей фактической независимости демократические государства со всеми атрибутами власти, имеют гораздо больше оснований претендовать на международное признание, чем Косово». И даже давая в апреле 2008 года свои последние перед уходом президентские поручения федеральному правительству «предметно помочь» населению двух тогда еще не признанных никем республик, Владимир Путин подчеркивал исключительно гуманитарный характер данных мер, никак не связывая их с угрозой территориальной целостности Грузии.
Вся первая половина 2008 года прошла для кавказского направления российской внешней политики под знаком путинского лозунга «Не обезьянничать», то есть не брать пример с одностороннего признания Косово.
Единственным шагом, направленным на «разморозку» конфликта с российской стороны, стал ввод железнодорожных подразделений в Абхазию. Таковые формирования не были предусмотрены Московскими соглашениями 1994 года.
Рубежом в эволюции политики Кремля стали события «горячего августа» 2008 года. После того как все существовавшие форматы мирного урегулирования были разрушены, говорить о продолжении прежнего курса не представлялось возможным.
Решившись на «цхинвальский блицкриг», Саакашвили окончательно ликвидировал возможности для мирной интеграции двух мятежных республик.
Можно говорить о том, что решение Медведева было чересчур эмоциональным. Справедливо говорить о том, что взятие временной паузы в процессе признания (хотя бы для поиска одного-двух союзников) было оправдано. Наверное, следовало бы учесть и возможные издержки (попытки обратить абхазско-осетинский прецедент против самой России). Однако после «горячего августа» 2008 года у Медведева был узкий коридор возможностей. Либо проявить слабость (и тем самым спровоцировать внутриполитическую нестабильность на Северном Кавказе), либо юридически закрепить новые реалии и российский легитимный интерес. Президент РФ выбрал второй вариант.
26 августа 2008 года постсоветское пространство стало другим. Создан прецедент перекройки границ бывших союзных республик. То, на чем держался постсоветский мир начиная с декабря 1991 года, рухнуло.
На карте бывшего СССР появились два новых государства. И аргумент о том, что мол-де признаны одни только лишь Россией, по сути ничего не меняет. Турецкая Республика Северного Кипра была признана в 1983 году также одной лишь Турцией. Но вот уже 25 лет он является актором черноморско-средиземноморской политики. Это де-факто государство в 1990-е годы признало независимость Чеченской Республики Ичкерия и в 2003 году более жестко, чем Анкара, оппонировало решению США начать операцию в Ираке. И
тот факт, что две бывшие автономии Грузии признаны не просто страной — членом ООН, а постоянным представителем Совбеза, обладающим правом вето, членом ядерного клуба и глобальным игроком, усиливает их позиции.
В этой связи хотелось бы развеять один из укоренившихся в нашем экспертном сообществе мифов. Речь идет о так называемой «стандартизации» внешнеполитических процессов. России, мол, следовало соблюдать определенные стандарты в признании Абхазии и Южной Осетии. Между тем любое решение относительно признания (или непризнания) принимается, и не только Россией, на основе национального эгоизма, а не абстрактных стандартов. Во внешней политике нет «идеальных мер и весов», а дипломатия это не конвейер по производству стандартных деталей. ЕС и США выбирали право наций на самоопределение, признавая независимость Хорватии, Словении и Косово, и стояли насмерть, защищая территориальную целостность Боснии и Герцеговины, Грузии и Азербайджана. Россия боролась с сепаратизмом в Чечне и региональным партикуляризмом на Северном Кавказе и в Поволжье, но признала независимость двух сепаратистских республик Грузии. Турция подчеркивает, что целью ее кавказской политики является принцип территориальной целостности государств региона, а также активно борется с курдским сепаратизмом и при этом одной из первых признала Косово и до сих пор в одиночку признает де-факто государство турок-киприотов.
И в этом нет противоречий, поскольку внешне нелогичная политика строится вокруг одной идеи — обеспечения национальных интересов и безопасности страны. Что соответствует этому, то и попадает в «стандарт», а если надо, то объявляется особым случаем. Принимая внешнеполитическое решение, глава государства или дипломат не ищет стандарты. Он не пытается решить все задачи вообще и открыть универсальные законы. Он собирает вполне определенный пазл в конкретно-исторической обстановке. Все остальное — риторика, за которой эксперту следовать не надо. Это дело пропагандистов, объявляющих этническую чистку геноцидом и замалчивающих об эксцессах по отношению к «чужакам». Косово признано ЕС потому, что находится в нескольких часах от Вены и Милана, и единой Европе лучше платить крупные субсидии на «поддержку демократии» там, чтобы сдерживать иммиграционные потоки албанцев. Абхазия и Южная Осетия имеют (как ни одна другая проблема российской внешней политики) прямую связь с безопасностью российского Северного Кавказа. «Сдача» их Грузии означала бы только одно — расползание южно-кавказского пожара по другую сторону хребта.
