Цивилизация
«Страданье есть способность тел,/ а человек есть испытатель боли,/ но то ли свой ему неведом, то ли/ ее предел». Эти стихи Иосифа Бродского я вспомнил сразу, как только прочел на новостной ленте, что парламент Нидерландов разрешил эвтаназию.
О, фантастическая страна! Проституцией там заниматься можно, наркотики тоже можно, убивать добровольцев и просить лекаря о смерти — пожалуйста.
Плещется вода в Большом канале. Черный корабль величественно покачивается на волнах.
— Знаешь,— говорит мне девушка, одетая мальчиком, скручивая джойнт и из вежливости отхлебывая капуччино за столиком в кафе.— Знаешь, экология так испортилась, что вода в каналах больше не замерзает зимой, и почти никогда уже нельзя провести соревнований по бегу на коньках.
Таким мне запомнился Амстердам. В остальном явь мешается с галлюцинациями. Там ли я видел старинную церковь, встроенную внутрь современного стеклянно-металлического здания? Там ли так долго ехал в тоннеле под водой, что стал уже принимать этот тоннель за тот, который грезится коматозникам? Там ли видел одетого женщиной двухметрового негра, который шел, покачиваясь, и громко восклицал:
— Траханая жизнь! Чертова траханая жизнь! — и закатывал глаза, видимо, чтобы смотреть на мир одними только белками.
Там ли... Да, кажется, там, в тихом буржуазном пригороде под названием Амстельфейн, я видел детишек в красных куртках, выскочивших из дома на лужайку, бросавших в воздух конфетти и кричавших «Зима! Зима!» улыбчивому папаше, подстригавшему газон.
Что я думаю об эвтаназии? Бог с вами! Смерти нет. Вы разве не знаете? Весь мир обсуждает, можно ли или нельзя добровольно умирать и просить врача об убийстве, а того, что все они обсуждают, не существует. Есть только мера страданий, которые готов принять человек, прежде чем заглянуть туда, откуда никто не возвращался, кроме Бога, запретившего самоубийства.
Я лежал в больнице с человеком, у которого ничего не болело. Он всего лишь не мог ходить и вынужден был писать в мочеприемник, пристегнутый к животу. Но его не мучили боли. Его мучило только малодушие, и он каждый день просил смерти. Смерть не приходила.
А мой собственный дед умер от рака легких. Боли были ужасные. Старик так исхудал и ослаб, что однажды, когда на День Победы мы надели на него пиджак с военными орденами, дед упал под тяжестью своих орденов.
Может, ему бы как раз очень кстати пришлась эвтаназия? Но он никогда не просил о смерти. Теперь, когда у меня есть дети, я понимаю почему. Мой умиравший от рака легких и безмерно страдавший дед не просил о смерти ради моего отца, своего сына.
Ведь каждый хочет видеть своего ребенка счастливым. Малыша учат ходить на горшок, пользоваться ножом и вилкой, получать удовольствие от труда... Много чему учат, но в конце концов каждый отец должен научить сына не бояться смерти. И способ тут один — умереть у сына на руках. Умереть достойно, без трепета, без страха, без криков и стонов, с улыбкой. Спросив перед самой смертью, успешно ли вырезали внуку аденоиды. Так и умер мой дед.
Теперь мой отец знает тайну. Недавно, когда я попал в больницу, отец приходил ко мне накануне тяжелой операции. Я боялся, а отец болтал со мной так спокойно, что я понял — он знает тайну. Он знает, почему умирать не страшно. И ужас заключается в том, что рано или поздно он раскроет мне эту тайну единственно возможным способом.
А вы говорите: эвтаназия. Что я скажу своим детям? Что они просто уснут в старости? Что людей усыпляют, как собачек и кошечек? Нет уж, дудки! «Человек есть испытатель боли...»
Удолбанный негр по самым трамвайным путям подходит уже почти к Даммплац:
— Траханая жизнь! Чертова траханая жизнь!
Следом за негром медленно едет трамвай, звенит, но не давит стальными колесами. Трамвайщик ведь знает, что негр это невсерьез про траханую жизнь.
