Цивилизация
С романом в России — примерно как с картошкой. Утром сажаем, вечером выкапываем. Одни его торжественно хоронят хмурым утром, убежденные, что роман умер. Другие вечером выкапывают, божась, что он еще живой. А все потому, что писать романы все-таки очень хочется.
Литературный критик Павел Басинский, например, написал нарочито «Русский роман». Если не по результату, то по происхождению он действительно русский. Ибо только среди русских есть такая разновидность романа, как появившийся «по убеждению».
«Половинкин» зародился от разнообразных и противоречивых убеждений автора. От убеждения, например, что если много всего знать про роман, собрать под обложкой побольше узнаваемых сюжетов и персонажей, дать героям волю говорить на проштампованном языке бар и крепостных, подсыпать туда же мистики, ряженной в национальные одежды, приправить карикатурами на узнаваемые недавние события и лица – вот и получится тот самый русский роман. Которых, опять-таки по убеждению автора, никто давно не пишет.
А то, что по ошибке и невежеству называют «современным русским романом» — есть лишь более или менее длинные тексты.
Конечно, доскональное знание жанра и его механики никакому писателю не помешает. На худой конец, все эти схемы и законы можно использовать для самой обычной литературной игры. Чтение как узнавание и отгадывание – процесс как бы заранее увлекательный. К тому же защищающий в случае чего от провала. Автор может и покуражиться вволю. И рассмеяться в лицо решившему, что его надувают, читателю: «Что ж вы, батенька, сердитесь? На что обижаетесь? Ведь это всего лишь игра. «Воссоздание русского романа» называется».
Литературные игры с некоторых пор – дело и привычное, и достойное. Тут есть один секрет, к литературе не относящийся. Литератор-иллюзионист сам не должен пребывать во власти творимых им иллюзий. Вытаскивая кролика из шляпы, ни в коем случае не верить, что это он создал животное из воздуха. Вот этого профессионализма фокусника Басинскому явно не достает.
Сунув под нос на первых же страницах заведомому простаку-читателю сюжетец с неким князем Чернолусским («Егорыч, я тебе подарок привез!»), дворецким Егорычем («Хорошо ли, отец, с утра водку пить!»), дочкой лесничего Ольгой Павловной, Басинский отчего-то тут же убеждает себя, что мы уже в его игре, и, радостно потирая руки, сообщает, чтобы о чеховской «Драме на охоте» мы даже и не думали. И что дело тут совсем в другом. И увлеченно продолжает свои игры, не предполагая, что может так случиться, что играет он в них сам с собой. А читатель наблюдает за ним исподтишка. И посмеивается.
И, что самое конфузное для автора, знает о его «воссозданном русском романе» куда больше, чем он сам. Например, что никакого русского (равно как и европейского) романа автор не воссоздавал. А писал, как и многие другие, критикуемые им довольно едко и хлестко, текст приличествующей теме длины с весьма узнаваемыми героями, сюжетами и приемами. Из которых главный – самооправдательная (она же саморазрушительная) ирония, именуемая в начале 90-х, о которых речь и идет в «Половинкине», «стебом».
Что как бы и страхует автора от литературных неудач и неотвратимо приближает их приход. Потому что, как ты ни подсмеивайся над представленной тобой картиной 90-х, в которой ты всего лишь художественно оформил один из избитых в газетах, сети и ТВ бредов о крахе Союза как результате заговоров КГБ, масонов и сатанинских сил в образе некоего Вирского, вопрос-то разочарованный «Только и все-его?» повисает в воздухе. Как ни подмигивай, намекая на то, что все это, мол, только пародия, если изобразил в тысячу первый раз «дерьмократов» как закомплексованных мальчиков, мечтающих отомстить русскому народу за незабытую младенческую обиду во время игры в куличики, а других — как подписавших договор с мировыми силами зла, чтоб расчленить ненавистную им почему-то родину, если ты их такими вот штампованными и избитыми встроил в конструкцию текста, то выдержат они его тяжесть ровно столько, сколько окажется под силу карикатурной и картонной их сути.
И московская интеллигентская тусовка, описанная на пределе возможностей авторов «Аншлага», — хамоватый позер и ранимый циник Виктор Сорняков (блеск, как обшучивается фамилия Пелевин!), тяжеловатая на тело и слово эстрадная прима (Алла Борисовна), типчики помельче и с трудом узнаваемые, которые в дни путча вкусно кушают, пьют, ругают или хвалят Россию и русских, а потом хором рыдают под романсы в исполнении Погудина, — этой компании инфантильных заговорщиков в деле удержания романной (пусть так) конструкции та еще поддержка.
То, что сам Джон Половинкин, зарожденный в России в результате фиктивного изнасилования чистой русской девы Лизы, вывезенный во спасение от преследований (кому он сдался?) в Америку, завербованный там сатанинской закулисой, присланный снова в СССР накануне краха с туманными, но явно разрушительными целями, в силу своей предсказуемости никакой не атлант и конструкцию романа не удержит и пяти минут – ясно с самого первого появления Джона Половинкина в самолете, летящем из Нью-Йорка в Ленинград. Заквашенный в Америке на протестантизме и вере в закон, Джони, как дурачок, сначала будет пытаться понять Россию умом. Потом начнет мерить ее общим американским аршином, отчего она станет ему просто противна. И, наконец, вспомнив, что он все-таки русский, поставит над могилой матери простой восьмиконечный крест и начнет в Россию просто верить. Естественно, отринув чуждый протестантизм и став православным батюшкой в глухой провинции.
Разумеется, на таких хрупких типах никакая конструкция не устоит.
Здание «русского романа» начинает трещать и сыпаться по мере возведения. И, в конце концов, осыпается на головы призрачного Джона, генералов и полковников КГБ, посланцев сатаны и их агентов в провинциальной прессе. И когда оно, наконец, ко всеобщему облегчению, рушится, из героев не выживает никто, кроме чисто русского, вечно пьяненького, но стойкого душевно пастуха Геннадия Воробьева, батюшки из бывших комсомольских секретарей, таинственного и всесильного в своей вере старца Тихона и самого Джона Половинкина, ставшего российским гражданином Иваном Недошивиным.
Об одном из авторов подобных произведений очень точно отозвался критик:
«Он думает, что если соединить узнаваемую фигуру, ядовитую сатиру и свое увлечение даосизмом, то, глядишь, получится роман».
Критика звали Павел Басинский. Писано было о романе Сергея Доренко «2008». Заменяем «даосизм» на «православие». Получаем оценку « Джона Половинкина», к которой и добавить, в общем-то, нечего.
Павел Басинский «Русский роман, или жизнь и приключения Джона Половинкина». М. 2008, Вагриус.
