Дорога от храма

Выяснилось, что и.о. президента если не верующий в строгом смысле слова, то чтящий религиозные обычаи человек. Многие усмехнулись – надо же, гэбэшник религиозный… Как будто гэбэшник-безбожник их устраивает больше.
       Над начальниками нашими, сплошь вышедшими из обкомов, райкомов комсомола и органов внутренней секреции, вообще принято посмеиваться, когда неловкою рукою крестятся они, стоя в ударно отстроенном Храме, и неумело ставят свечки к образам. Зрелище, признаем, действительно весьма нелепое. Партийное прошлое – в котором многие даже и не покаялись – вылезает из-под благостного, как в торжественном президиуме, выражения лиц. И мы дружно иронизируем над этими новообращенными, входящими в церковь, как на партсобрание.
       Но нету истинной веры и в тех, кто смеется.
       В демократической, с этим никто спорить не станет, и вполне светской Америке президент приносит присягу на Библии. При этом ни у кого из американцев не возникает вопрос – почему, собственно, на этой Священной Книге клянется служить стране ее руководитель? Нигде в американской конституции не записано, что президент должен быть христианином, что вера в Бога является столь же обязательной для гражданина США, как уплата налогов. Более того – если американское общество будет развиваться дальше по своему нынешнему пути, то никак нельзя исключить приход в Белый дом мусульманина, иудаиста или даже вообще агностика. Что тогда? Уверен, что клясться будут – может, на Коране или на Торе, но уж никак не на конституции. Это только у нас считается нормальным присягать на этой книжице, при том, что едва ли не каждый претендент объявляет о намерении ее переписать. А американцам и в голову не приходит упрекать своих начальников в маловерии и лицемерии, подсчитывать, сколько раз он прежде был в храме, и сомневаться на этом основании в истинности его клятвы.
       К чему это говорится?
       А к тому, что все с чего-то начинается.
       Семьдесят с лишним лет наша несчастная, себя самое не любившая страна прожила абсолютным исключением: впервые в истории государство полностью отрицало Бога. Не было такого никогда до и нигде кроме. Небывалые возникли и люди – способные поверить во что угодно, начиная от признаний обвиняемых на открытых процессах и кончая советским приоритетом во всех науках и техниках – но только не в Господа и Создателя. Можно искать разные определения для совка, homo soveticus, но самое простое и безусловное: человек, не верящий в Бога от рождения, пришедший к атеизму не путем мучительных размышлений (такие бывали и бывают и без участия советской власти), а без всяких размышлений. Строем.
       Что это было за государство и что понаделали такие люди – известно. До сих пор удивляемся, как же можно так воровать, как наши воруют. И ругаем демократов, режим проклятый, что развели ворье и бандитов. Будто олигархам нашим десять, максимум двенадцать лет, будто не воспитаны они и все прочие отморозки, от депутатов до простых честных бандитов, атеистическим комсомолом, богоборческой партией, материалистической прогрессивной идеологией...
       И каким же образом такой советский человек может вернуться к Вере? Неужто долго познавая самого себя, размышляя о мире, добре и зле, постигая Бога? Вряд ли. Мы уважаем структуру и организацию, чтим форму и уверены, что она должна быть едина с содержанием. Потому сначала учимся креститься и со свечкой стоять – все стоят, и мы встанем. А уж потом, под пение прекрасное, среди ликов святых, под полупонятные, но все равно трогательные слова службы – глядишь, и задумаемся о жизни и смерти, о том, Кто выше нас всех, даже если мы и сами забрались высоко, в самый Кремль... И вдруг – сами удивимся – нечто проникнет не в мысли даже, а в сердце. Туда, где не предполагалось ничего, кроме изношенных водкой и карьерой гладких мышц и вживленного германскими умельцами шунта. И там это нечто шевельнется, какое-то новое ощущение, не похожее на стенокардию. И, уже не замечая сам, осенишь себя Знамением Крестным, будто и не была прожита вся постыдная коммунистическая жизнь вне Бога...
       Когда в Иерусалиме наш великий и нелепый старик выходил с Рождественской службы в Троицком соборе, его лицо – огромное бледное лицо тяжело больного – светилось таким искренним покоем и примирением с жизнью, что кто-то в толпе позади меня тихонько вздохнул: Покаялся бы раньше, может, выздоровел бы... Я оглянулся – черноволосая девушка в форме израильского полицейского спецназа смотрела на деда с состраданием.
       В тот же вечер и сообщили про Путина: он объяснил прекращение боевых действий в Грозном наступлением Рождества и окончанием Рамадана... Возможно – и даже скорее всего – что атака федералов просто натолкнулась на непреодолимое сопротивление, и потребовалось время для перегруппировки и подтягивания резервов. Но даже лицемерное объяснение лучше, чем откровенное пренебрежение человеческими понятиями – в конце концов, милосердие остается милосердием, а искренняя Вера может придти к человеку любой дорогой.
       Когда-то перестройка прогремела фразой из своего культового фильма «Покаяние» : «Зачем же дорога, если она не ведет к Храму»?  Наивное и несколько сомнительное морализаторство этого фильма давно позабыто, годы блуждания по извилистым и грязным постперестроечным дорогам посеяли сомнения даже в цели движения. Теперь все чаще возникает вопрос – куда мы пойдем, выйдя из Храма, не свернем ли снова в тупик? Все может быть... Но когда чиновник хотя бы время от времени оглядывается на Церковь, вероятность не сбиться с дороги увеличивается.