Цивилизация
Позвонил приятель, вспомнил, что приближается годовщина маминой смерти. Он человек верующий, православный. Поговорили. Он посетовал, что не сможет заехать на кладбище. Я сказала: «Зажги свечку в церкви и помолись за нее». Пауза. И потом: «Что-то не идется мне в церковь в последнее время. Только не задавай вопросов. Не хочу обсуждать. А помолиться помолюсь, конечно. Я, ты знаешь, пару раз за последнее время в католическую заходил… Странно все…»
Легко мне. Я атеистка. Я оцениваю факт: консервируют месяцами в тюрьме без приговора трех молодых женщин за обращение к Богородице в неподобающей форме. Тот, кто это делает, садист. И главный садист — судья, потому что теоретически она независимая и одним росчерком пера может отпустить их прямо из зала Хамовнического суда к детям и родителям. Даже если намерена дальше их судить.
Церковь отделена от государства не менее теоретически. Церковь декларирует невмешательство и как бы отстраненно наблюдает за происходящим. Не возражает против садизма. Понимает или знает, что на садизм в данном случае есть заказ. То есть соучаствует неучастием.
На мой взгляд, церкви в лице ее служителей стоило бы открыто противопоставить этому маразму в суде, то есть творимому государством, то, что, казалось бы, от церкви неотъемлемо: призыв к милосердию, прощению, терпимости, доброте. У служителей церкви, как мне представляется, должен быть безусловный рефлекс: гонимого призреть. Тем паче, что девушки исполнили свой музыкальный номер непосредственно в стенах церкви, то есть крест вам в руки, скажите свое мудрое, высокое, всех примиряющее слово. Не сотрудничайте молчаливо с карательными органами. Не множьте своим молчанием насилия. Не вступайте в позорный сговор с государством. Вспомните, если Бог не лишил вас памяти, насилие, которое церковь испытала на себя. Пересчитайте только свои жертвы, своих братьев и сестер: в 1937 году было арестовано 136 900 православных священнослужителей, из них расстреляно 85 300; в 1938 году арестовано 28 300, расстреляно 21 500; в 1939 году арестовано 1500, расстреляно 900; в 1940 году арестовано 5100, расстреляно 1100; в 1941 году арестовано 4000, расстреляно 1900. Вспомните, что государство не всегда творит правый суд, да и вообще не всегда право.
И вот паства, которая столь же неоднородна, как и общество, частью которого она является. О ней же тоже надо как-то задуматься. Неожиданно и здесь начинают происходить те же процессы, что и за стенами церкви. Там государство старательно делит народ на Уралвагонзавод и тех, кто в «Жан-Жаке». А здесь на волне этой истории с поющими в алтаре невольно сама паства распадается на тех, для кого вера в Бога не отменяет мыслительного процесса, и тех, чья вера слепа. Пропорция тех, кто завтра забил бы, дай им волю, этих трех женщин камнями, и тех, кому не «идется» сегодня в церковь, наверняка в пользу первых. Хорошо ли это?
Разве в эскалации агрессии в человеке высокое предназначение церкви? А не в обратном?
Этот вопрос у меня возникает не в первый раз. Он был и тогда, когда я видела, как экзальтированные дамы с хоругвями и бритоголовые парни с крестами били у меня на глазах геев в Москве. За то что другие. Нормально разбивать носы другим с ликами святых наперевес. И не надо мне сейчас в комментах рассказывать про взаимоотношения церкви и геев. Я уже не первый год живу в стране, где и церквей побольше, и верующих самых разнообразных тоже, и геи живут открыто и устраивают свои демонстрации и парады, и никто их по лицу не лупит.
Боль ли это для священника, если мой приятель перестанет ходить в ту церковь, в которую ходит не одно десятилетие? Возможно, этот мой друг не пойдет в Хамовнический суд и не будет публично защищать женщин, но он просто перестанет ходить в свою церковь. Задумывается ли священник о возможном расколе внутри паствы?
Будет ли он считать потерей, если часть его прихожан перестанут таковыми быть? Увидит ли он в этом свою вину или вину своей церкви в более широком смысле? Почувствует ли он, что для некоторых прихожан запах ладана в церкви сменился прокурорским духом?
В глубине души я уверена, что только истинно верующие люди могут сегодня прекратить это позорное судилище над тремя женщинами. Потому что оно им претит. И мне очень хочется верить, что в Русской православной церкви есть служители, которые не предадут своих прихожан, которые не побоятся открыто призвать к милосердию и прощению, которые смогут убедить ту часть верующих, которая жаждет мщения и наказания, что это не по-христиански.
Все мы проходим через испытания. И церковь сейчас проходит через испытание. Но оно вовсе не в том, за что собирают молиться толпы у ХХС. Оно более глубинное, более сложное и дико важное исторически. Оно о выборе, о самоочищении, о выдергивании себя, наконец, из той парадигмы, которую навязало государство церкви после 1917 года. Эти три женщины за решеткой, как это ни странно звучит, и стали этим испытанием. Убеждена, что именно церковь может и должна вытащить их из темницы. И себя заодно.
