Цивилизация
Долгие годы польско-российский спор вращался вокруг непризнания ответственности за катынские расстрелы. И вот ответственность признана, а спор остался. Теперь его предметом стала подлинная или мнимая российская вина в гибели президента Леха Качиньского и еще почти сотни польских государственных и общественных деятелей в авиакатастрофе 10 апреля 2010 года.
Хотя в первые дни после несчастья казалось, что оно не только не затормозит, а пожалуй, даже ускорит «перезагрузку» отношений, осуществлявшуюся властями обеих стран, и России в особенности.
Немедленное прибытие премьера Путина на место аварии, а потом президента Медведева на похороны в Краков, объявление у нас национального траура – все это демонстрировало не только скорбь, но и намерение продолжить начатую в 2009 году и продолженную в 2010-м программу нормализации отношений с Польшей, сопровождавшуюся заявлениями российских высших должностных лиц о катынских преступлениях. Теми самыми, которых в Польше ждали и на которых настаивали долгие годы, а точнее, долгие десятилетия.
Уже после гибели Качиньского эти слова оформились в официальный документ, принятый в ноябре 2010-го Государственной думой и возлагавший вину за убийства польских пленных в 1940 году на советское руководство во главе со Сталиным.
В Москве считали, что список спорных тем исчерпан. И ошиблись. Поляков не устроило расследование гибели президентского самолета. Диапазон публично высказываемых мнений весьма широк – от обвинений в заговоре с целью убить неугодного польского президента и до сравнительно умеренных упреков в халатности, неискренности и сокрытии важных подробностей аварии.
Ярослав Качиньский, брат погибшего Леха Качиньского и лидер тамошних национал-консерваторов, готов согласиться со всеми версиями сразу: «Действовали они умышленно или это был обычный бардак, трудно понять». Впрочем, это мнение в Польше не преобладает. Премьер Дональд Туск, выражая позицию либеральных кругов, готов сузить круг претензий и даже выказать понимание российских тонкостей: «Русские пытаются скрыть не потому, что там есть ужасные тайны, а потому, что, как правило, они не любят признавать свои ошибки и слабости».
Встречные упреки российского МИДа и Следственного комитета, клонящиеся к тому, что расследование было абсолютно исчерпывающим, а напускает тумана и запутывает дело как раз польская сторона, выглядят ритуальными. Ведь в любом случае ясно, что
перманентный российско-польский обмен обвинениями и контробвинениями – это именно то, на чем официальная Москва надеялась поставить точку. И вот не получилось.
Обстоятельства аварии польского Ту-154 заслуживают отдельного разговора. Конспирологические версии лучше оставить конспирологам, а взвешиванием, кто из участников несчастья показал критический уровень халатности и некомпетентности, лучше заняться профессионалам. Российское расследование этой аварии было более честным и прозрачным, чем те разбирательства, которые принято проводить в России, когда разбиваются ее собственные самолеты и гибнут собственные граждане. Но не исключено, что на уровень мировых стандартов оно все-таки не вышло. Однако одного этого недостаточно, чтобы так охладить климат в отношениях двух стран. Есть и более глубокие причины.
Не надо думать, что государственная закомплексованность проявляется только в России. В Польше, особенно в правых кругах, сильны стремления показать не только Востоку, но и Западу, что они имеют дело с державой, которая на коленях стоять не будет и всегда заставит с собой посчитаться.
Вступив в Евросоюз, с его неформальным делением на клубы «старших» и «младших» государств, Польша прикладывает большие и не всегда завязанные на собственные практические интересы усилия, чтобы войти в обойму «старших» — тех, кто принимает решения. А в бытность президентом покойного Леха Качиньского ощутимые идеологические атаки были предприняты даже против политкорректной Германии, где с признанием вины за прошлые злодеяния давно уже все в порядке.
Что же до официальной Москвы, которой не удается найти нормального тона в отношениях почти со всеми соседями и партнерами, то польское направление даже и на таком фоне всегда выглядело особым.
Польша была самой крупной страной соцлагеря. В советскую эпоху Москва любила ее меньше, но считалась с ней больше, чем с прочими вассалами. Но при этом важнейшей частью тогдашнего «диалога» с Польшей было принудительное молчание о многовековых драматических перипетиях отношений, начиная от тех легендарных времен, когда Великое княжество Московское и Речь Посполитая соперничали за власть над историческими русскими землями и кончая антипольской политикой Сталина в начале Второй мировой войны.
После распада советской империи вся эта замалчиваемая история вырвалась наружу и стала едва ли не сердцевиной текущей двусторонней политической повестки. Центральной конфликтной темой стала, конечно, Катынь, но размах идеологического спора ею далеко не исчерпывался.
Не зря же среди главных российских государственных праздников, кроме 9 Мая, только один еще приурочен к военной победе – День народного единства, который в обыденном сознании, безусловно, воспринимается как годовщина победы именно над поляками и ни над кем другим.
Поэтому проект нормализации отношений, принятый примерно в позапрошлом году российскими властями, был и остается шагом в правильном направлении. Эти отношения не станут больше вращаться вокруг катынской темы, и политическая отдача от этого акта признания исторической правды будет с годами становиться все очевиднее.
Но очевидно и другое. Подлинное взаимное примирение и сотрудничество не могут быть результатом всего одного шага, и притом сугубо верхушечного. Запас накопившихся фобий, подозрений и обид так велик, что любое непредвиденное несчастье, и тем более такое, как гибель в аварии польского президента, заставляет их вспыхнуть с новой силой буквально по всему фронту отношений.
А эти отношения не просто проблема руководителей двух стран. Это дело народов. Только они и могут по-настоящему, без показухи и дипломатического притворства, пройти путь примирения – каждый свою часть. И если требовалось подтверждение, что эта дорога не будет короткой и легкой, то год, прошедший после апрельской авиакатастрофы, об этом напомнил.
