Цивилизация
При всей своей беспрецедентной эклектичности массовая культура, возникшая в постсоветской России, непреложно подтверждает правоту газеты «Правда», указывавшей в свое время на пагубность подражания «далеко не лучшим образцам западной культуры», а тем более «низкопоклонства перед Западом».
Впрочем, оговоримся. В еще более далекой ретроспективе, то есть в девятнадцатом веке и вплоть до первых десятилетий двадцатого века, западная, а точнее, европейская культура в самых высоких своих проявлениях естественно существовала в российской среде, не испытывая и не порождая никаких комплексов. При этом значительная часть российского общества воспринимала ее настолько органично, что иногда, говоря языком все той же «Правды», допускала перегибы: достаточно вспомнить, что некоторые современники Пушкина владели французским языком столь же блестяще, что и великий поэт, но в отличие от него вообще не могли изъясняться на русском. То
было время, когда Запад и Россия представляли собой некую систему сообщающихся сосудов. Инерция этого явления на уровне бытовой культуры сохранялась в России, ставшей Советским Союзом, вплоть до тридцатых годов прошлого столетия.
Тот же Маяковский, заявлявший о «собственной гордости советских» и «смотревший на буржуев свысока», и в Париже, и в Нью-Йорке строго следовал веяниям западной моды. А по свидетельству Ильфа и Петрова, танец шимми, родившийся в Соединенных Штатах, был одновременно популярен и в Стране советов. Кстати, «Одноэтажная Америка» тех же Ильфа и Петрова стала, по существу, последним отголоском непредвзятого отношения к внешнему миру, которое всегда было свойственно просвещенным россиянам.
Потом у нас наступила Большая Самоизоляция, и время для западной культуры остановилось в России с того момента, когда «первое в мире государство рабочих и крестьян» увидело в ней олицетворение идеологического противника.
В результате советские люди надолго были обречены танцевать под звуки пасодобля «Рио Рита», считая его по простоте душевной быстрым фокстротом, носить мешковатые костюмы с широченными брюками, оставшиеся от западной моды аж с середины тридцатых, и смотреть кинофильмы «Весна», «Сказание о земле сибирской» или «Кубанские казаки». После войны к ним добавились «трофейные фильмы», которые крутили вплоть до начала пятидесятых. Под этим конспиративным названием скрывалась большей частью продукция Голливуда, захваченная в побежденной Германии. Однако в то время эти фильмы еще не могли стать примером для подражания, поскольку советские люди воспринимали происходящее на экране скорее как инопланетное явление, нежели как отражение реальной жизни.
В целом же культурный код послевоенного советского общества долгое время представлял собой странное смешение патриархально-деревенской этики, балета, застывшего в своем академизме со времен Мариуса Петипа, классической литературы, партийной морали, лирики Щипачева и Ошанина, творческой самодеятельности, романов, повествующих о подвигах коммунистов и беспартийных на всесоюзных стройках, в тылу врага и на семейном фронте, а также экранизаций этих романов. Плюс обязательное, но вполне искреннее сострадание к народам, вынужденным жить под игом империализма, колониализма, милитаристских, диктаторских и компрадорских режимов, и столь же искренняя симпатия к братским народам, строящим социализм.
Эпизодическими и недолговечными вкраплениями в этот код в конце пятидесятых были чудом пробиравшиеся с Запада брюки «дудочкой», ботинки на толстенной подошве и полуподпольные записи буги-вуги «на костях». Увлечение ими каралось как минимум моральным осуждением комсомольской организации. В особо драматических случаях комсомольский патруль мог распороть по шву показавшиеся ему слишком узкими брюки молодого человека и отпустить его с наказом вставить в них клинья.
Ну а дальше произошло неизбежное.
Атрибуты западной культуры — прежде всего материальные — стали все чаще вторгаться в культурное пространство советского человека, впрочем, мало что меняя в его мировоззрении. Как ни парадоксально, катализатором этого явления стали деколонизация и возникновение «третьего мира», вследствие чего возросло в разы количество советских граждан, выезжающих в долгосрочные и краткосрочные командировки в африканские и азиатские страны.
В результате многие советские люди, их родственники и друзья могли познакомиться не только с зарубежным ширпотребом, но и с некоторыми образцами западной музыкальной культуры. Параллельно этому процессу через полуоткрытую дверь в Советский Союз стали потихоньку протискиваться Саймак и Камю, Ремарк и Брэдбери, «Великолепная семерка» и «Шербурские зонтики», итальянский неореализм и даже лично Марлен Дитрих!
Разумеется, при этом советская массовая культура продолжала невозмутимо плясать под звуки тальянки, петь голосами Кобзона, читать романы Бубеннова и Кочетова и довольствоваться приуроченными к церковным праздникам эстрадными телепередачами из «Фридрихштадт Паласа». Но рядом с ней, хотя и на отшибе, появились братья Стругацкие, Бродский, Шварц, Пастернак, Тарковский — короче говоря, целая плеяда творческих людей, виртуозно овладевших тем свойственным лишь советскому периоду методом, который на волапюке номенклатурщиков из идеологического отдела ЦК КПСС именовался «аллюзией». То бишь недоказуемым, но явным намеком на абсурд советской жизни.
Именно в этот период возникло прочное впечатление, что под спудом советского идеологического конформизма зреет мощное и сугубо национальное течение во всех областях искусства, которое дожидается свободы, чтобы естественно и самостоятельно влиться в мировую культуру на равных правах, как это было во времена Толстого и Чехова, Мусоргского и Рахманинова. Вместо этого мы предъявили не столько миру, сколько самим себе Акунина, Никаса Сафронова, Диму Билана, Крутого, Ксению Собчак, новоделы, неумело косящие под старину, «Дозоры», столь же неумело косящие под голливудские блокбастеры, «Сибирского цирюльника», отечественные телесериалы, не слишком уступающие советской художественной самодеятельности, вечных, как человеческая глупость, Петросяна, Задорнова и Дубовицкую, но главное — бесчисленные ситкомы и лицензионные шоу.
И вот тут-то обнаруживается, что весь культурный код самобытной, вставшей с колен, уникальной, суверенной, могучей, евразийской, православной, неповторимой и т. д. (нужное подчеркнуть) России укладывается в одну гигантскую лицензию, купленную у вновь ненавистного нам, презираемого, злокозненного, тупого, бездуховного (нужное подчеркнуть) Запада. Правда, кое-что мы слямзили у Запада бесплатно — Валентинов день, Санта-Клауса и всякие там хэллоуины. Плюс словечки «бутик» — с ударением на первый слог, как в исконно русском слове «шкалик», и «эстимейт». В самом деле, не писать же «оценочная стоимость» — народ не поймет.
Впрочем, в этом контексте ирония насчет нашей самобытности, пожалуй, не совсем уместна. Ибо
только действительно самобытный народ способен патриотично отвергать наименее сомнительные ценности западной цивилизации, истово следуя в то же время «далеко не лучшим образцам» культуры западного обывателя.
А знаете, почему у нас это так непринужденно получается? Да потому, что ко всем этим заимствованиям мы относимся точно так же, как советские люди относились в свое время к трофейным фильмам. То есть как к свидетельству нашей победы и нашего превосходства над вечно загнивающим Западом.
Подумаешь, лицензии! Да они, вместе взятые, в любом случае стоят меньше, чем одна только яхта Абрамовича! Так что надо будет — еще купим сколько душа пожелает.
