Классический неформат

Телевидение прощалось с Михаилом Козаковым по первому разряду. Вот уже несколько дней он не сходит с экрана ― своими фильмами, лентами о нем, интервью. Ширятся ряды мемуаристов. Полощется на миру нижнее белье, количество жен и квартир выстраивается в актуальнейший формат: «Чем моложе жена, тем меньше квартира». Но случилось то, что случается всегда: смерть меняет оптику. Исчезает привычный образ любимца публики, то есть создателя прелестных «Покровских ворот» и баловня судьбы, легко менявшего страны, театры, друзей, женщин. В своем последнем выходе на авансцену он предстал перед зрителями личностью сколь одаренной, столь и трагической.

Главным из искусств для Михаила Михайловича всегда было Слово. Ему он служил истово, трепетно, преданно. Именно эта любовь вдохновляла все сделанное Козаковым, в том числе и на ТВ. Имею в виду не только его поэтические программы, тем более что Бродского, Пушкина, Самойлова, Державина, Цветаеву, Тарковского он читал везде и всюду. (Для него не важна аудитория: сгодится зал Чайковского, сельский клуб, переделкинская беседка с десятью древними старухами, девять из которых мнят себя любовницами Блока.) В основе его телетеатра лежала великолепная литература: «Фауст» Гете, «Маскарад» Лермонтова, «И свет во тьме светит» Толстого, «Последняя жертва» Островского, «Визит дамы» Дюрренмата, «Тень» Евгения Шварца. Жаль, что так и не вышла «Пиковая дама», которую он снимал в 1987 году. Самая таинственная сюрреалистическая повесть Пушкина привела режиссера к последней степени душевного истощения. С тяжелейшей депрессией он угодил в Бехтеревку и только там смог освободиться от измучившей его вредной старухи. Сегодня, когда конвейер работает бесперебойно, выдавая по серии в день, этот случай настолько уникален, что сам по себе достоин фильма.

Козаков не только практик ТВ, но и, можно сказать, теоретик. Еще в начале 90-х он дополнил Нагорную проповедь заветом «Не утоми!». Не утоми мыслью, чувством, сердечным участием ― и успех тебе обеспечен. Именно сей концепт лучшие телеумы России восприняли как руководство к действию. Тем не менее, по признанию Козакова, ТВ его часто спасало. Здесь он материализовался в 1957-м ― участвовал в первом советском телеспектакле «В конце пути» (пьесу репетировали в студии, а затем мизансцены разводились по камерам). Здесь же он появился в день 70-летия в не самом удачном фильме «Таиров» (драматическая судьба режиссера в исполнении М. К. плохо корреспондировала со стилистикой губернского модерна, которым режиссер Борис Бланк буквально задушил свой фильм). Здесь же за год до смерти показали его многострадальную картину «Очарование зла». И тогда стало ясно, что эстетическая цензура может быть более жестокой, чем идеологическая. Фильм, ужатый, раздробленный на мелкие серии, снабженный пошлыми анонсами, казалось, уже не имел ничего общего с той блистательной работой Козакова, которую я видела целиком за несколько лет до этого.

У него была уникальная черта, отличавшая его от сонма собратьев по цеху: все чужое ― талантливое, неординарное ― он любил больше своего. Мог позвонить посреди ночи, чтобы рассказать о потрясших его текстах или спектаклях. У М. К. запрещают «Очарование зла», он очень переживает, но наш разговор начинает не с этого ― с другого: «Ты смотрела «Доктора Живаго» Прошкина? Гениально! Это гораздо важнее моего фильма». В последние годы восторгов поубавилось. Пушкинский «холод жизни», а с ним и тоска беспросветности подступали все ближе и ближе…

Сегодня, когда Козакова так много на экране, выкристаллизовалась его главная тема, распыленная во времени, ― невозможность счастья, тоска по гармонии. Ясно, что подобные мелодии нынче не ко двору. Рассказывая о своих неосуществленных многочисленных замыслах, он и сам это отлично понимал: «Я теперь классический неформат». Вообще журналистские жанры плохо приспособлены для разговора о художниках масштаба Козакова. Стоит только перечислить все им сделанное в кино, театре, литературе, на ТВ, а также напомнить о том, что он мечтал сделать, ― вот и пора заканчивать. Такой ренессансный размах обычно настораживает. Но внешний рисунок судьбы М. К. не всегда совпадает с внутренним: неизвестно, чего было больше ― взлетов или провалов. Зато ясно другое: человек петербургской школы, он не просто вписан в культурный слой, он сам по себе целый культурный слой. Подобные люди на вес золота, они спасают нас от духовного одичания.