Цивилизация
Российских лидеров давно не судят по их словам. И если бы новый президент Дмитрий Медведев вдруг всерьез принялся бы бороться с правовым нигилизмом, коррупцией и несвободой прессы, это значило бы, что он решил сменить политический режим в России. Потому что
избирательное правосудие, тотальное мздоимство и цензура — три кита сложившейся стабильности, в которой открытая критика режима есть признак маргинальности и бессилия.
Ведь между собой, если вполголоса, у большинства есть согласие и уверенность, что дела давно идут вовсе не лучшим образом, и что картина всеобщего оптимизма и воодушевления с реальной жизнью почти не имеет общего. Выборы никакие не выборы, по телику врут, воровство растет, и вообще, политическую перспективу все видят преимущественно в мрачном свете. Но сказать об этом вслух, значит, в лучшем случае подставиться, стать смешным.
Не протестовать надо, а приспосабливаться — победившая логика развития и успеха.
Понял правила игры — и живи себе. Олигарх и мелкий клерк, чиновник и телеведущий — все выучили, как выглядеть так, как все. Всем ясно, что на выборах нет выбора, но идут и поддерживают — так проще, чем почувствовать себя проигравшим. Стать проигравшим невесело. Крупный бизнес вопреки здравому смыслу добровольно взваливает на себя дополнительную нагрузку, и если вдруг на каком-нибудь совещании прозвучала такая мысль. Тоже чтобы быть, так сказать, в обойме.
Или телевидение. Конечно, оно следует установкам, спущенным из Кремля. Но это лишь потому, что кто-то же должен управлять и формулировать, а не ради контроля. Контроль как раз формируется сам собой, в порядке самоцензуры. И чем возвращать на сверку интервью ньюсмейкеров, я мог бы легко править их сам. Не только интервью — даже анонимные комментарии. Потому что
все будто говорят и действуют по учебнику «Жизнь при Путине: от теории к практике».
Правила игры будто впитались в кожу. И главное из них, давно великолепно освоенное на чужом опыте — любой частный успех всегда и везде люди с верхнего уровня могут разрушить запросто. У пенсионера пробить дачу по документам, менеджера уволить, чиновника снять с ресурсов, а к бизнесмену прислать налоговую. Можно отомстить региону или городу, если плохо проголосуют. При большом желании, наверное, можно наказать отрасль. Нет гражданина, коллектива, фирмы или инстанции, к которым строго в соответствии с законом нельзя было бы предъявить убийственные претензии.
Владимир Путин пришел к власти на фоне ожиданий, что экономический рост станет мотором общественных интересов: дайте людям жить, строить, покупать и копить — и вкус к политике появится у них сам собой. Но
по мере того как достаток становился единственной безусловной ценностью, взаимосвязь вырисовывалась прямо противоположная: больше политики — меньше денег, меньше денег — меньше личной свободы.
Это обывателю и из исторического контекста вроде бы ясно следует, и из конкретных примеров жизненных. Примеры перед глазами.
Все знают: прокуратура, налоговая инспекция, пожарконтроль и сельхознадзор не действуют без причины. На высшем уровне этим почти бравируют. «А, это конфликт с губернатором», — легко отмахнется президент на вопрос о мэре, который едва не попал под каток истории. В смысле, что дело ясное, и он ни при чем. «Да, были политические обстоятельства», — скажет Минсельхоз про качество вин в Молдавии. Но ведь оно низкое, это качество. А британский консул действительно перешел дорогу на красный свет.
Избирательное, мотивированное применение закона — и даже просто права начальника — превращает политический порядок в заведомо репрессивный. И правовой нигилизм силовых инстанций, в котором, кстати, их тоже несложно уличить при желании, за последние годы стал ключевым рычагом обеспечения лояльности на местах. Так что не только сам по себе экономический рост, как нам объясняют, но и явленная вживе возможность моментально выпасть из него по щелчку господина сверху — вот стартовые условия договорного матча, в котором все послушно изображают, что движутся навстречу светлому будущему.
