Цивилизация
Российский еврейский конгресс решил-таки добиться правды и уточнить у прокуроров, кто все-таки у нас тут экстремист — они, евреи, или антисемиты из парламента? До этого генпрокурор Устинов предложил не выводить еврейскую тему за пределы «кухонного обсуждения» и не трогать «сами знаете что», так как тут можно и навредить. То есть в порядке вежливого такого предостережения самим евреям — мол, может, не надо? РЕК ответил — надо.
Прокуратура не хочет связываться. Президент Путин с трибуны Аушвица дежурно сравнил современных террористов с фашистами и предостерег — видимо поляков и прибалтов, — чтобы те не переписывали историю и не называли освободителей оккупантами. То есть решал, не испытывая неловкости, свои политические задачи. Устыдившись проявлений антисемитизма в сегодняшней России, но не сказав ни слова о дискриминационных порядках в СССР. И вот одни говорят теперь о крепнущем госантисемитизме, другие — что власть цивилизованная и реагирует на проявления. А дело, как представляется, обстоит ни так, ни эдак.
Дело в толстой слоновьей коже, нарастающей на другой прогрессирующий государственной недуг.
Сегодня антисемитизма как особого социального или политического феномена в России нет. Тем более на фоне общего ужесточения нравов и ксенофобии, представленной в Думе, положенной в основание политики целых регионов и в целом уже не стыдной. И когда, к примеру, год назад Дума отказалась привстать в годовщину Холокоста, дело ведь не в отношении Думы к Холокосту или, там, к евреям, а в самом жесте: вот, мол, они там все вскакивают, как по будильнику, а мы не будем. Идите вы к черту вместе с вашими хорошими манерами.
Знакомая ведь жизненная картина: кто-то не уступил место бабушке в автобусе — ну вот не пришло в голову, — а когда ему ответственный пассажир на это указал, он как-то бранится в ответ сквозь зубы. Не от природного даже хамства — так бывает, — а от осознания того факта, что некрасиво, допустим, получилось с бабушкой. Или так называемая «русская новогодняя неделя за границей», когда на каком-нибудь альпийском курорте московский средний класс — обычное дело — хочет казаться грубее и развязнее, чем он есть. От смущения, что он грубый и развязный на фоне приятных во всех отношениях господ.
Огрызаться — это такой наш способ общения с посторонними:
вы вот сидите за столиком, свой тихий ведете разговор, у вас и рубашка, того, в дорогие велюровые штаны заправлена, и бокал вы с таким тонким выражением пригубить умеете, а мы, вот, не умеем, мы из другого теста сделаны. У нас гаишники взятки берут и грязно всегда на улице. И когда мы к нам зовем иностранных журналистов на обрезание или даже демонстрируем поразительную нечувствительность в Освенциме — это, в сущности, то же самое.
Так и концепция особого российского пути подчинена сегодня болезненному стремлению компенсировать собственную отсталость.
Пути, который не знает направления, но у которого, это уже всем понятно, есть цель и результат — скандал. Никто ведь не знает, чего, кроме самого конфликта, мы хотим добиться, к примеру, в Приднестровье или в Абхазии. В отношениях с Западом и соседями по СНГ Россия занимает позу ущемленной ностальгирующей империи, не замечающей, как она все проигрывает. А национальные интересы сформулированы как противостояние иностранной интервенции в некую «нашу зону».
Так или иначе, в национальной политике мы привычно видим торжество патерналистских и имперских комплексов. Не замечая, что эта политика в большой степени есть отражение неловкости, ощущаемой элитой и целой нацией. Неловкости — о чем бы ни говорили результаты выборов, соцопросы и все перипетии 90-х, — что мы очень хотели войти в мир порядка, хороших манер и благополучия, а теперь пополняем модельный ряд второсортных постсоветских недемократий, на фоне которых мы когда-то собирались праздновать триумф. Вот, раньше народ не мог простить Борису Ельцину дирижирования оркестром. Мол, как же так, мы — великое государство и так некрасиво выглядим. А сегодня будто в этом и состоит наш главный инфантильный интерес.
