Цивилизация
«Я люблю родину за то, что из нее можно выехать». Не скажу, кому принадлежит эта нестерильная с точки зрения патриотизма фраза. И я не думаю, что такую специфическую форму любви исповедуют все покидающие страну через большой мрачный сарай под названием «Шереметьево-2», но совершенно уверен, что родина в лице ее самых разнообразных конституционных гарантов всех степеней и уровней вела бы себя с нами куда строже и бесцеремоннее, если бы была абсолютно уверена в нашей совершенной невозможности не то чтобы затеять с ней полный и окончательный развод, но и просто загулять от нее на недельку-другую в краях с альтернативным климатом. Потому что настоящая любовь без интриги, хотя бы потенциальной альтернативности, чахнет и гибнет, а казенный дом отличается от человеческого жилища подчас лишь тем, что из второго выход – свободный.
Ровно десять лет назад родина скрепя сердце разрешила на стороне от нее немножко отдыхать, тосковать, любить ее, с ее березками, со стороны, стремиться обратно – оттуда же. 20 мая 1991 года она приняла закон «О порядке выезда из СССР и въезда в СССР граждан СССР». Она перестала смотреть на каждый отъезд как на потенциальную измену, она вообще резко перестала интересоваться моральным обликом выезжающих, а постепенно даже воспылала большими светлыми чувствами к русскоязычным соотечественникам, некогда проклятым ею же как предателям.
Если бы Горбачев не сделал в своей перестройке вообще больше ничего, то одного этого шага было бы достаточно для занятия какого-никакого пьедестала в истории. Во-первых, он показал русским мир. Во-вторых, он показал русских миру. И то и другое имело оглушительный эффект. Первое – внутри страны, второе – во всемирном масштабе. Сегодня с родины навсегда уезжает 100 тысяч человек в год, но 12 миллионов, выезжая, возвращаются. Будем считать, что среди тех 12 миллионов – большинство являет собой отчаянных оптимистов, они еще не утратили надежды сделать родину лучше, а сарай «Шеремьево-2» перестроить в большой и светлый замок на холме. Про 100 тысяч все понятно – они уже не верят.
Десятилетняя годовщина будит воспоминания. Я живо помню эти чудные времена, когда у родины надо было сильно отпрашиваться, а она сильно ревновала всякий поход на сторону, косила недобрым, но материнским взглядом и почти плакала, нехорошими слезами, отпуская своих сынов и дочерей за границу ближе, чем в космос. Она дотошно и унизительно, как сварливая и сексуально бесперспективная жена, пытаясь удержать кого за подол, а кого за штанину, все требовала какие-то личные карточки, заполненные печатными буквами, справки-объективки – почему-то, кажется, именно одиннадцать штук, и все их надо было напечатать на машинке первым экземпляром. Родина не принимала любви через копирку. Она как могла унижала своих «ходоков». Так же она испрашивала 11 первых экземпляров характеристик. Характеристика отъезжающего куда-нибудь в теперь уже сказочную страну ГДР писалась не абы как, а по специальному шаблону, где было свое предписанное место и общественной активности (вел(а) кружок «Умелые руки», заведовал(а) сектором учебной работы местного отделения ВЛКСМ и пр.). Характеристика должна была умещаться, желательно, на одной стороне бумаги, а если текст переносился (что милостиво допускалось), то не менее двух строк, чтобы подписи местного треугольника (партком/комитет комсомола, местком, администрация) не выглядели бы на белом бумажном фоне так одиноко.
Непременно должна была наличествовать сакраментальная фраза о моральной устойчивости выезжающего, даже если он был дряхлым стариком-импотентом. Ведь тогда в СССР, как известно, секса не было совсем, но он начинался уже непосредственно за периметром пограничных столбов, скажем, в Польше. Предсказать поведение даже отмороженного советского импотента в таких плюралистических сексуальных условиях не брался ни один партком, а потому в каждую группу отъезжающих назначался старшой, он же крайний. Как правило – от замечательного туроператора широчайшей специализации под названием Комитет Государственной Безопасности. Туроператор на месте и на свой зоркий глазок определял пределы допустимости поведения.
Запись про моральную устойчивость должна была наличествовать и в случае, если гражданин (гражданка) был разведен. Но в этом случае развод как бы покрывался дежурным заклинанием, без которого выезд был невозможен – «причины развода парткому известны, они не могут являться препятствием для выезда за границу». Но на самом деле – часто являлись, поэтому семьи выездных граждан в среднем по стране были куда крепче, чем граждан невыездных.
Частные приглашения, в принципе, в советской природе существовали, как и запись о свободе слова и демонстраций в советской конституции, но получать их надобно было через все того же туроператора. Этими путевками занимался он же.
Чтобы поехать в капстрану, надо было хорошо зарекомендовать себя дважды внутри периметра соцлагеря (партийные могли отделаться одной соцстраной). Дважды подряд и часто ездить в капстрану было нежелательно, но, в принципе, возможно. Югославия, царствие ей небесное, считалась соцстраной лишь в учебниках научного коммунизма, а в выездных комиссиях она котировалась как типичная капстрана. Выездные комиссии были весьма представительны и состояли, как правило, из двух категорий заседателей: старых му...в и молодых подонков. Вторые были опаснее, ибо изобретали порой самые изуверские вопросы про политическую ситуацию на родине и в стране пропагандисткой вылазки, коею в принципе считался всякий вояж советского человека за кордон: «А скажите-ка нам, кто там первый секретарь ихней компартии, и какие-такие принципы демократического централизма вам известны?».
Выезжающий должен был гордо нести и доносить. Нести — о достижениях великого Советского Союза, доносить — о прегрешениях попутчиков. Описать потенциальные прегрешения не представляется никакой возможности, ибо они могли быть самыми разнообразными. Рефери на ринге идеологической борьбы в каждой отдельной поездке-поединке был все тот же посланец Туроператора с площади Дзержинского. На всякий случай наши люди предпочитали (да и им это настоятельно рекомендовалось) ходить за бугром кучками: в этом случае стучать было вроде как не на кого – все делали одно и то же. А со страшим вообще можно было чуть расслабиться и переложить на него свою ответственность.
Перед собеседованием на выездной комиссии (а заседаний было несколько – от местной ячейки до районного уровня) люди, как правило, волновались. Процесс непрерывного (в плане подготовки всяческих бумаг и прохождения всяческих комиссий) оформления в банальную соцстрану занимал не меньше месяца. Это сильно скрашивало унылый советский досуг. Люди так и говорили «Я сейчас оформляюсь туда-то».
Препятствием для временной разлуки с родиной могли быть: родственники за границей (это – вообще полная засада, способная испортить не то что выезд, но и всю последующую жизнь и карьеру), неснятый выговор по партийно-комсомольской линии, вообще плохое политическое поведение – нет общественной работы, беспартийность после комсомольского возраста, бабушка-еврейка, зависть товарищей по работе (великая фраза о том, что этот-де три года назад уже ездил в Болгарию, а потому пусть теперь сидит дома, имела могучую запретительную силу). Женитьба на иностранке(це) с отъездом (если вам это все же удавалось) влекла за собой, как минимум, исключение из комсомола и партии, а также уход со всех сколь-либо важных постов и должностей. Столь вальяжное матримониальное поведение могли позволить себе разве что истопники жэковских котельных. Люди, бывало, в те времена исключительно образованные.
Надо сказать, что проблема любования родиной из прекрасного далека в советские времена волновала в основном две категории людей: советскую творческую и научную интеллигенцию и Запад в целом. Всех прочих советских обывателей волновала в большей степени проблема стабильности цен на ликероводочную продукцию. Советская же творческая и научная интеллигенция, будучи, в общем-то, прослойкой худо-бедно образованной, но с гнильцой, заведшейся у нее от постоянных кухонных умеренно-диссидентских стенаний, хотела посмотреть мир, чтобы пополнить багаж аргументации для тех же кухонных антирежимных стенаний: «а вот я или мой сосед были там-то, видели то-то, так вот у нас такого никогда не будет». От этих умственных метаний вокруг воображаемой трудно преодолимой границы у советской творческой и научной интеллигенции зародилась шальная, оказавшаяся в эпоху рынка и вовсе бредовой, мысль о том, что, стоит ей только обрести свободу от тоталитарного режима, как ее творческий и научный потенциал взыграет с небывалой силой. Боже, как она была трепетно наивна! Свобода, нагрянувшая с падением «железного занавеса», просто сделала ей «совковой» мордой об стол. Падающий занавес отдавил у советской интеллигенции самое главное ее творческое достоинство – кукиш в кармане. Будучи оттуда вынутым, он обнаружил миру свою совершеннейшую несостоятельность. Интеллигенция обиделась всей прослойкой.
Однако даже эти интеллигентские бредовые мечты крепились отдельными случаями успешных побегов научных и творческих интеллигентов, тотчас подхватываемых за «железным занавесом» заботливыми и холеными руками якобы тлетворного Запада, который их выпестовывал до состояния звезд-искусителей. Так были выпестованы Барышников и Нуриев, Ростропович и Шемякин, или, скажем, такие, как Вилли Токарев. Так были выпестованы многие, которым не давали подыхать с голоду и от кессонной болезни свободы в первые недели и месяцы, автоматически выдавая пособия как политическим беженцам. (Сейчас Запад, конечно, о таком своем заведенном правиле сильно жалеет, хлебая полной ложкой толпы незаконных – экономических иммигрантов). Все вышепоименованные интеллигенты, конечно, были людьми, прямо скажем, не бесталанными, но могли бы долго себе и прозябать, если бы на повестке дня не стояла борьба с Системой.
Для Запада, собственно, вся задача состояла в том, чтобы как можно больше людей могли сами все сравнить. Сравнение оказалось не в пользу Системы. И оно ее в конечном счете убило.
И ведь еще что по-своему радует в эту десятилетнюю годовщину. То, что сегодня страной фактически управляют многие из тех, кто стоял на страже той самой, преисполненной маразма системы – с 11-ю первыми экземплярами справок-объективок, тупой тоской выездных комиссий и прочим разнообразным политическим идиотизмом. Все эти штуки их не только нимало не смущали – они казались вполне себе приемлемыми и естественными. Иногда даже в голову закрадывается дурная мысль: открывая «железный занавес», не хотели ли они, чтобы уехали самые лучшие, оставив бывших стражников наедине со страной.
С объявлением свободы выездные заседатели, отбросив ненужное ханжество, первыми бросились устраиваться в новой системе. Именно они создали прообраз рынка – комсомольские хозрасчетные предприятия, затем пришли и партийные. Именно они составили костяк нынешней банковской, бизнес и естественно-монополистической элиты страны. О так называемой многопартийной системе и говорить не приходится, – она буквально вся слеплена из этого же человеческого, гм-гм, теста (назовем его так). Теперь многие из тех «стражников» режима стали кто министром, кто полпредом президента в федеральных округах, а кто и … Ну да ладно…
То, что эти люди столь легко и непринужденно для собственной совести и за исторически пренебрежительно короткий срок перенастроились абсолютно на новую лексику – насчет всякой там демократии и, прости господи, рынка, перенастроились на абсолютно новые алгоритмы поведения, не может не наводить на мысль о том, что мы с ними ну очень далеко пойдем. Вернее даже – уедем.
