Цивилизация
Вот уже месяц Россия живет в условиях нового политического режима. Несмотря на отсутствие какой бы то ни было организованной политической реакции на ликвидацию Владимиром Путиным второй русской республики, смена государственного строя не прошла для общества незамеченной. В оппозиционном публичном пространстве уже сложилась устойчивая и утешительная для оппозиционеров модель описания путинизма, однако сколько-нибудь подробное ее рассмотрение показывает, что мы до сих пор так и не знаем, с каким режимом на самом деле имеем дело.
В рамках этой модели все произошедшее в стране увязывается с действиями Путина, который либо лично стоит за случившимся государственным переворотом, либо проявил слабость и недальновидность, дав слишком много власти злокозненным чекистам, изолировавшим его от доступа к информации и честным питерским либералам. Более того, в рамках этой модели не исключено даже, что события последнего года — в особенности этого лета — следует объяснять личностной трансформацией Путина, потерявшего чувство реальности от ощущения то ли собственной власти, то ли собственной ответственности. Мы всматриваемся в глаза Путина, в манеру его речи, в жестикуляцию: для оппозиционного комментатора образца осени-2004 все в них указывает на необратимые изменения в психике вполне некогда разумного человека.
С одной стороны, копание в загадочной путинской душе избавляет от необходимости анализировать недавнее прошлое на предмет выявления причин произошедшего — упражнения, безусловно, нужного, хотя в текущих условиях и довольно академичного. С другой стороны — и это гораздо более важно — сложившаяся модель исключает возможность какого-то прогнозирования будущего развития страны. Все без исключения кратко- и среднесрочные сценарии, которые предлагают публике аналитики, сводятся к попыткам угадать намерения Путина: все прогнозирование состоит в рассуждениях о том, действительно ли Путин уйдет в 2008 г. в отставку или предпочтет в том или ином качестве остаться на политической арене. Однако и эти дискуссии ограничиваются дебатами об эволюции путинской личности — «что же у него на самом деле на уме?» Такая фиксация на психологии Путина отражает, конечно (ничего не попишешь!), отсутствие в стране каких бы то ни было институциональных ограничителей его власти, однако ее плодотворность, с точки зрения политической борьбы с режимом и выстраивания оппозиционной программы, представляется крайне сомнительной.
Однако подавляющее большинство антипутинских комментаторов такой программы и не предлагают. Возможно, прошло еще слишком мало времени, и мы не успели свыкнуться с материальностью новой политической реальности — так или иначе, но потребность представить себе какой-то правдоподобный и конструктивный способ прекращения нелюбимого порядка снимается за счет полуосознанной уверенности в его недолговечности. За счет этой уверенности снимается и потребность представить себе новый режим в каких-то аналитических, структурных терминах, выходящих за рамки дискуссий о личности Путина и его присных. Оппозиция пока отказывает режиму в статусе государственного строя, покоящегося на определенных экономических и социальных основаниях: в нашем представлении речь идет все еще о затейке временщиков-чекистов и циничных сурковых-политтехнологов.
Основа сложившегося на сегодняшний день оппозиционного дискурса — представление о неэффективности нового режима. Собственно, словечко «эффективность» — как мы теперь в ретроспективе понимаем — было главным лозунгом самого нынешнего режима на ранних стадиях его зарождения: уничтожение кремлевскими чекистами российской политической сцены и началось с противопоставления эффективности надпартийной исполнительной власти и говорливой, пустозвонной идеологии «всех этих» депутатов. Фаза стабильности пришла уже позже: первоначально конструкция Путин--Козак--Кудрин--Греф подавалась как команда именно молодых технократичных делателей.
Примечательно, но на опровержении этих двух лозунгов — эффективности и стабильности — и построен сейчас весь антипутинский анализ путинской модели.
Анализ этот пока сводится, в основном, лишь к злорадству: ага, строили-строили стабильность — и вот вам! Основной тезис как российских, так и западных аналитиков, лейтмотив инвестбанковских отчетов (из тех, что попорядочнее): «Главное достижение первого путинского срока, политическая стабильность, поставлена под сомнение».
Однако главное, что мы усвоили себе о путинском строе, — это то, что он потрясающе неэффективен. О новой государственной хоромине отзываются не иначе как с пренебрежением — режим двенадцати серых недотыкомок и вариации на тему советско-бюрократического кретинизма. Рассказ о четырех последних годах превращается в перечень заявленных недотыкомками реформ, которые все оказались недоделками или псевдосвершениями: это и замотанная армейская, и бессмысленная административная реформа, и оставшиеся на бумаге начинания Козака, и его провальные опыты на поприще международной деятельности, и неспособность силовиков поймать Шамиля Басаева, и история с как бы и не Пуманэ.
<1>Смысл такого взгляда прост и понятен: личная неэффективность нынешних правителей и неэффективность созданной ими системы такова, что существовать сколько-нибудь продолжительное время они просто не способны (смотри выше: это не общественно-политический строй, а какая-то политтехнологическая симуляция). Более того, следуя этой логике, чем шире будет расползаться данная система, тем быстрее она приведет к краху экономики, а значит и режима. Чем хуже, тем лучше: пусть тогда уж поскорее отменят выборы старших по подъезду, а нефть зашкалит за $100 за баррель! Соответственно, необходимость анализа складывающейся у нас на глазах системы (да и борьбы с ней) отменяется уверенностью в том, что системе этой отведено ну максимум лет пять жизни; строительство новой системы наглядно набирает обороты, и это только добавляет ощущение поезда, летящего к неизбежному концу.
Соответствует ли такая картина действительности — большой вопрос.
Скажем, эффективность системы следует оценивать исходя из ее собственного целеполагания, а не из наших представлений о государственном благе, и потому возможность эпизодов, подобных истории Пуманэ, мало что говорит нам об исторической жизнеспособности этой модели.
Не вселяет оптимизма касательно неизбежности ее скорого конца и «международный опыт». Кроме того, несмотря на страхи и эстетическое неприятие ее элитой, путинская система, похоже, обладает повышенной способностью наращивать число собственных стейкхолдеров. Позднесоветская система, с которой так часто сравнивают путинизм, числила среди своих стейкхолдеров едва ли не всю страну, но уж больно малы были те «пакеты акций» (даже на уровне элиты!) по сравнению с нынешними, не говоря уже про их натуральный характер и неочевидность способов конвертации в наличные. У нынешних бенефициаров застоя и пакеты акций посолиднее, и методы обналичивания отработаны.
Последний тезис, конечно, нуждается в подробном изучении, как и вся система в целом.
Сейчас можно утверждать одно: ожидания скорого конца путинизма пока ни на чем не основаны. Режим действительно может развалиться послезавтра, однако слишком полагаться на логику истории в данном случае не следует.
