Цивилизация
Четыре небольших зала галереи в буквальном смысле слова расцвели, предоставив всем флористам любоваться круговоротом веществ в природе (объектами съемки стали растения живые и мертвые), а всем эстетам — наблюдать, как в искусстве природа тоже каждый раз по-своему умирает и возрождается.
Авторы рискнули показать видавшей виды московской художественной богеме красоту цветов благоуханных и безуханных. Попытки критиков продраться к скрытым за изображением метафорам авторы решительно отвергли, из чего можно догадаться, что мы имеем дело с чистым искусством. В мудреном пресс-релизе, написанном Владимиром Левашовым, цветы были названы растительными гениталиями и прямыми родственниками фотографии по линии фотосинтеза. Стало быть, нет и не было ничего естественнее для фотографа, чем снимать цветы. Если это действительно так, то нужно обладать недюжинным художественным вкусом, чтобы, став на эту истоптанную тысячами любителей и профессионалов стезю, показаться зрителю нескучным и непошлым. И, судя по реакции публики, авторам проекта это удалось.
Митлянская и Орлов балансируют на тонкой грани между оптическим экспериментом, пикториальным любованием цветком и философским размышлением над ограниченностью человеческого зрения. Понятно, что без «концепции» тут все-таки не обошлось. В экспозиции – живое и мертвое. Как и в природе, они мирно сосуществует и тесно переплетаются, причем мертвое выглядит ничуть не менее эстетично, чем живое. Валерий Орлов снимает исключительно засохшие растения (орхидеи, каллы, розы, каштаны, хлопок и даже яблочные сердцевинки). Все живое, как истинный джентльмен, он оставляет женщине. Александра Митлянская из всего живого предпочитает лилии и вглядывается в них так пристально и поэтично, как это умели разве что прежде. При небольшой глубине резкости «на поверхность» выступает то одна, то другая часть цветка, остальное погружено в томную пелену нерезкости.
Макросъемка превращает естественные природные объекты в «сверхъестественные». Вообще, если попытаться отыскать в этом бесконфликтном проекте какой-либо конфликт, то он располагается на границе между естественным и неестественным, которые здесь перетекают друг в друга. Растения становятся почти неузнаваемыми. Огромные и непонятные, они превращаются в абстрактные картины, рождая множество ассоциаций. Их можно использовать для психологического тестирования как тесты Роршаха.
Но самое интересное то, что нам как будто предлагают другие масштабы зрения – муравьиные (пчелиные?) – и говорят: вся узнаваемость мира держится только на стабильности нашего зрения. Смените масштаб – и цветы начнут превращаться в пейзажи, а газетные заметки – в поэмы.
Уф! А еще говорили, цветочки…
