Театральный режиссер Иван Вырыпаев впервые снял нетеатральный фильм о разных видах искушения.
Молодая ангелоподобная монашка из Польши (Полина Гришина), с живым добрым взглядом, но строго поджатыми губами, уезжает в командировку в Гималаи, чтобы посетить там католический храм. По приезде сестра Анна обнаруживает, что из-за дорожных неурядиц до храма ей пока не добраться и придется провести несколько дней в маленьком пустынном буддистском городке. Там она, по сути, ничего не делает – только болеет горной болезнью, много ходит, беседует с туристами, меняет свой чепец на модную шапку, видит инопланетную тарелку и между делом находит Бога.
Вырыпаев, как режиссер в первую очередь театральный, всегда снимал театральные фильмы. «Спасение» с его длинными, молчаливыми и претенциозными планами — игра на принципиально чужом поле.
Главное здесь ни сюжет, ни диалоги, ни даже рыжие кудри Каролины Грушки, а лишь движение угольно-черного монашеского подрясника на фоне бледных исполинских гор.
«Медленное кино» с намеками то ли на «Самую одинокую планету» Джулии Локтев, то ли на мистически-антиклерикальный «За холмами» Кристиана Мунджу. По крайней мере, появление монашки в фильме всегда аналогично появлению ружья на сцене – автоматически анонсируется либо сексуальное искушение, либо духовное. Оба ходят за главной героиней тенью, но никак не образуют собой сюжет. Вот сестра Анна краснеет при знакомстве с симпатичным музыкантом с немытой головой. А вот она, сняв нердовские очки, косится на гигантскую голову Будды.
Есть еще, конечно, третье испытание – искушение теми самыми кудрями Каролины Грушки, вернее, искушение словом. Сестра Анна вовлекается в философский диспут со случайной туристкой в лице любимой Вырыпаевым польской актрисы. Говорят они на тему «человека-пылесоса» –
может ли человек-пылесос перестать накапливать пыль? То есть может ли человек-пылесос перестать быть пылесосом, но остаться человеком?
Этот квелый диалог, правда больше напоминающий не интеллектуально-поэтическое фехтование, а вынужденный обмен фразами на английском языке двух плохо понимающих по-английски людей, пожалуй, единственное, что осталось от старого доброго Вырыпаева и его узнаваемой «болтологии».
Гришиной в отличие от Грушки всю эту «новую искренность» необязательно суетливо проговаривать, достаточно жмуриться на солнце и по-детски тереть лицо руками. Может, поэтому и разговор между двумя женскими аватарами Вырыпаева никак не клеится. Пока одна болтает о том, как избавиться от пылесоса, другая – уже простила его, отпустила и забыла.
В «Спасении» есть невероятно живописная локация (индийский Ладакх, «малый Тибет») и не менее живописная актриса Гришина (лучшая женская роль на «Кинотавре»), есть буддистское благоговение съемочной группы перед простотой и величием гор, которое просачивается сквозь экран, есть даже инопланетная тарелка, которую остроумно вписали в и так мало реалистичный ландшафт. Но в «Спасении» парадоксально мало кино.
Его тут гораздо меньше, чем в предыдущем «Танце Дели», не выходящем за пределы одного статичного кадра. Хотя, казалось бы, из душной комнаты с артистами да сразу в горы. И гораздо меньше, чем в нелепом «Кислороде», плохо скроенном из сотни красивых фраз и увиденных где-то картинок.
В «Спасении» действительно мало кислорода, и того, из-за недостатка которого болеют горной болезнью, и того метафорического, о котором режиссер в свое время снял целый фильм.
Вырыпаев всегда был литературоцентричным автором. Все его спектакли и фильмы отталкиваются от «наивного» текста, эффекта повторяющихся слов, обаятельных философских упражнений кухонного масштабирования. За вычетом этой бесхитростной магии текста «Спасение» в какой-то момент становится слишком понятным, глупым и скучным. Картиной о том, как Гималаи, рок-музыка и уютный свитерок делают из монашки человека, и о том, что подрясник хорошо сочетается с вязаной шапкой.
Получается этакий «Ешь, молись, люби» для обитателей «Тумблера». Хотя по идее должна была получиться простая и звонкая зарисовка об очень уставшем пылесосе. О том, как, перестав играть со словами и смыслами, можно обрести свободу, которой сестра Анна в конце и делится с самим режиссером, выступившим в образе странствующего фотографа: «Бог есть».
Только вот эту строчку, выцеженную из утопичного ладакхского дзена, на автомате хочется продолжить строчкой из песни отечественной группы «Курара», поэтов екатеринбургских спальных гетто: «Бог есть. Даже здесь. Вот тебе музыка, вот тебе текст».