Цивилизация
В увлеченном конструировании различных интригующих версий убийства Юрия Буданова как-то незаслуженно обойденной оказалась самая, пожалуй, захватывающая и очевидная. Разве может быть случайным такое совпадение во времени расстрела на Комсомольском и выдачи гаагскому трибуналу Ратко Младича, такого же мученика и такого же символа славянско-православной мятежности?
Конечно, одного многое отличает от другого. Приговор одному уже приведен в исполнение, а другому еще не вынесен, и будет он не таким безжалостным, и пуля мстителя его, скорее всего, никогда не настигнет. Один, конечно, не тянет на масштаб другого, и дело даже не в том, что один полковник, а другой генерал. Уровни злодейства отличаются, как новогодний обстрел чеченского села Танги-Чу и резня в Сребренице. К тому же нет никаких сведений о том, что генерал Младич похищал и убивал лично.
Но все эти отличия не имеют никакого значения, потому что в одном они как близнецы-братья, и таких, как они, тьмы и тьмы. Таких, для кого война — это многодневка открытых убийств, пиршество разрешенного людоедства. Таких, про кого можно спорить, сделала ли такими их война или они сами себе эту войну искали, как Тулон, и нашли. Таких, про кого спорить на самом деле бессмысленно, кто, даже отличаясь по масштабу, вполне взаимозаменяемы. Генерал Младич легко стал бы палачом на чеченской войне, полковник Буданов смотрелся бы вполне достойно в любой резне на Балканах, а сложись ситуация по-другому, могли бы даже подружиться где-нибудь в Иностранном легионе.
Потому что Буданов, Младич или лейтенант Колли — явления ни в коей мере не национально-государственные, и их количество на душу того или иного населения зависит лишь от тех возможностей, которые этим натурам предоставляет их страна.
Поэтому те, кто полагает, что хорваты, албанцы и боснийские мусульмане достойны Гааги ничуть не меньше, чем сербы, правы. Просто у сербов было больше возможностей эту Гаагу заслужить, чем они и воспользовались. И глупо настаивать на том, что чеченцы перед боем изучали венские конвенции. Просто у них не было бомбардировщиков, «Градов», контрактников и, самое главное, той обыденности оккупационной армии, в которой боишься каждого шороха, стреляешь по любому, у кого руки в кармане, любую девчонку подозреваешь в снайперстве, а если на самом деле даже не подозреваешь, почему бы ей не ответить за всех?
Потому вопрос не в Буданове, а в воинских почестях, которые организует ему напуганная власть. И в той уверенности, с которой сербская власть арестовывает Младича.
При полном понимании того, что сербские любители «манежек» настолько же круче наших, насколько Воислав Шешель круче Жириновского. В общем, в степени поощрения органичной любви народных масс к своим диковатым кумирам. Ведь по этой части социологии тоже примерно одного порядка: больше половины опрошенных и в России, и в Сербии в восторге от того, как их герои расправляются с врагами, включая женщин из Сараево, Сребреницы и Танги-Чу. Это, конечно, не значит, что больше половины граждан, окажись они в полковничьем КУНГе, непременно захватили бы восемнадцатилетнюю девушку и в припадке патриотизма ее задушили. Просто им нравится такой подход к делу, они разделяют такое представление о своих и чужих. И, наблюдая за возбужденной Европой, приходится признать, что это представление тоже вполне универсально, хоть не всегда и не везде достигает 50 процентов социологической выборки.
Но и это тоже не так важно.
У любой общности людей могут случиться приступы воспаленнности, помутнения и утери чувства нормальности. И от того, что российский гражданин в своей более чем 50-процентной доле считает Буданова героем, еще не вырисовывается национальная катастрофа.
То есть, конечно, вырисовывается. Но роль и значение в ней повальной любви к Буданову переоценивать тоже не стоит. И, чтобы это понять, методологическая помощь сербов вообще и Ратко Младича в частности выглядит совершенно неоценимой.
Еще совсем недавно сербы про самих себя невесело шутили: из двух зол они выбирают оба. Они теряли Косово и продолжали жить в возводимом собственными руками гетто, гордо игнорируя тот факт, что одно вытекает из другого. Но при этом Либерально-демократическая партия, убеждающая соотечественников в том, что нет ничего глупее, чем цепляться за отжившую империю, в то время как Европа гораздо ближе, чем любая Приштина, регулярно набирает свои пять процентов и проходит в парламент. И больше половины сербов негодуют по поводу выдачи Младича Гааге. Но Младич не первый в этом списке, и никто из его предшественников не помешал в итоге выиграть выборы тем, кто его фигурантов сдавал. А проголосовав за демократов-западников — зачастую просто из опасений, что победят правые радикалы, сербский обыватель возвращается в бар, в котором показывают гаагский суд над Шешелем, и убежденно болеет за него, словно на экране футбол и атакует «Црвена звезда».
Это такая странная, но неодолимая технология опровержения поговорки про самих себя. Кто-то скажет — раздвоение сознания — и будет прав. Но это тот самый случай, когда это раздвоение вполне конструктивно. Наше же зло по-прежнему не делится надвое и не знает альтернатив.
Власть организует воинские почести разжалованному убийце, и именно по этой причине вероятность стать очередным будановым меньше не становится.
Сербы же остаются в своей воспаленнности, они забрасывают камнями полицейских, охраняющих от них государство, арестовывающее Младича, они верны былому безумию и вере в то, что мусульмане Сребреницы заслужили резню просто потому, что не были сербами. Но на тот выбор, который они постепенно делают, на то, что про приобщение к Европе говорит даже наследник Шешеля Николич, эта воспаленнность влияет все меньше. В том числе и потому, что власть, прекрасно зная обо всех рисках, безо всяких сомнений арестовывает Младича. Российские патриоты, кстати, тоже убежденно называют сербского президента Тадича предателем. Про белградские акции скорби по Буданову информации не поступало.
