Цивилизация
Миллионы россиян едят на Новый год абхазские мандарины. Но большинство ничего не знает о стране, откуда эти мандарины попадают на наш новогодний стол. Граница между Россией и Абхазией — явление своеобразное. Со стороны России — небольшой рыночек, как бы авансцена. На этом рынке разноязыкая толпа приторговывает мандаринами, фейхоа и прочим фруктом. Поселок называется «Веселое», и название, кажется, вполне точно отражает все происходящее в нем.
Подхожу к невысокой женщине, чтобы купить мандаринов для своей подруги.
— Маруся, будешь мандарины? — кричу подруге, которая в этот момент выходит из такси.
— Будет! — отвечает продавщица и, не дожидаясь моей реакции, бросает мандарины в целлофановый пакет. Все происходит быстро и будто в какой-то дымке. Подвижная продавщица фруктов обладает магической способностью лишать воли. Пока она взвешивает ярко-оранжевые плоды, я стою, любуясь ее жизнеутверждающей энергией.
— Маруся, фейхоа хочешь? — окликаю подругу, которая о чем-то говорит с армянским таксистом на повышенных тонах.
— Хочет! — отвечает продавщица и бойко наполняет еще один пакетик ароматным фруктом.
Я смотрю на эту удивительную женщину. Она суетится вокруг своего прилавка, в глазах бешеный азарт, периодически смотрит на меня снизу вверх: «что еще? что еще?»
Мы переходим границу...
Вначале — неописуемая красота моря и горных вершин. Морская вода сияет безусловной бирюзой. Кажется, цвета воды и неба совпадают настолько, что составляют единое пространство. С высокой дороги можно увидеть дно чистого и непорочного абхазского моря. Мы мчимся мимо древних городов и сел, смотрим из окна на пальмы и платаны. Изредка мелькают эвкалипты — огромные и величественные, они украшают дворы частных домов и городские парки. Обросшие кустарником и прочей растительностью разрушенные вокзалы, дома культуры, дворянские усадьбы напоминают о событиях прошлых лет.
Спустя пару дней встречаюсь с известным абхазским патриотом и общественным деятелем. Мы гуляем по набережной Нового Афона. Мой визави — историк-этнолог Давид Дасаниа. Под разговоры о войне, будущем Абхазии, ее нартском эпосе и культуре не замечаем, как пролетает несколько часов. Вдалеке виднеется православный мужской монастырь — Новоафонский храм.
Для меня, человека, привыкшего к монастырям и храмам в глуши русских снегов, окруженный пальмами и лицезреющий море храм — диковинка. Чем-то он напоминает дворец индийского махараджи.
Присев у огня после долгой прогулки, мы пьем домашнее вино, едим мамалыгу. К ней подают копченый сыр и копченую свинину, ачапу, невозможно вкусные соленья. Давид поднимает тост «за дорогого гостя». Кажется, если разбудить его ночью и попросить произнести тост, Дасаниа, не открывая глаз, скажет что-то очень теплое и нужное. Что-то такое, от чего чужбина покажется родным домом.
Языческие святилища, родовые склепы, древние храмы, рассказы про атлантов, с которыми по древним сказаниям представители родовой знати вступали в духовное общение, безумная пляска огня, на котором спеет мамалыга — все это сливается в какой-то причудливый хоровод из сюрреалистических образов.
…Просыпаюсь среди ночи в гостинице, включаю телевизор. По местному телеканалу показывают абхазского президента. Он призывает народ перестать героизировать воров в законе.
За несколько дней до этого убиты двое ребят. Молодые. В Сухуме волнения: клан готов идти на клан. Местные пацаны собираются у дома какого-то чиновника. От всего этого иногда ощущение, что попал в девяностые.
Кажется, именно грузино-абхазский конфликт и циничный запрет Ельцина на выезд абхазских мужчин за территорию своей страны повлиял на то, что уровень криминала там все так же высок.
Война началась внезапно. Какие-то грузинские семьи о ней знали и поспешно покинули страну. Кто-то остался и принял сторону абхазов. У Шеварднадзе было два дня на «наведение порядка» в Абхазии.
— Это была даже не война, — вспоминает мой новый знакомый Алхас Сакания, — к нам запустили не армию, а просто сборище зэков, которые должны были вырезать нас. Но они ошиблись. Бывшие заключенные, увидев богатство абхазских домов, не стали проявлять сильную жестокость, они просто нас грабили.
Нато Арабидзе — яркая и колоритная женщина. Она встречает нас теплым субботним вечером в ресторане «Амшын». Говорят, что Нато — визитная карточка Абхазии. Я смотрю на нее. Царственной походкой, в дорогом вечернем платье и с роскошной прической она ходит от одного столика к другому, интересуется у гостей их делами. Все ее знают.
— Ни одна падшая женщина за ночь не принимает столько поцелуев, сколько я за ночь в этом ресторане, — смеется Нато.
Ее действительно здесь любят. Уходя, ее обнимают, целуют, Нато лично провожает многих гостей. Многие приезжают из других городов, чтобы просто увидеть легендарную грузинку.
— Как вам тут живется, Нато?
— Прекрасно, — отвечает она, — я родилась здесь.
— А после войны?
— Я не люблю вспоминать этот период. Что было, то было. Из тех лет я помню, как однажды мама сказала, что даже готова пожертвовать мной, лишь бы не было этой войны. Нет ничего хуже войны.
Легкость, с которой Нато относится к жизни, завидна. Потеряв на войне многих близких и друзей, она так и осталась жизнелюбивым человеком, с которым хочется подолгу общаться.
Она любит рассказывать про свои студенческие годы в Тбилиси, про уютные, похожие на одесские дворики, про добрых и чутких людей. Но после войны она ни разу не была в Грузии. Не было вроде особой необходимости.
Когда после войны всем абхазским мужчинам в течение десятилетия был запрещен выезд с территории страны, вся тяжесть семейного быта легла на плечи абхазских женщин.
Единственной возможностью хоть как-то сводить концы с концами в голодное послевоенное время была торговля. Абхазки продавали в России те самые мандарины, которые мы с большим удовольствие поедали на новогодние праздники. Говорят, именно в тот период среди абхазских женщин резко выросла смертность.
Нетрудно, наверное, догадаться, почему. Пока мужчина не занят делом, в его голову закрадываются дурные мысли. И за эти десять лет многие мужчины стали на путь криминала. Кланы поделили страну.
— Туристов, наверное, часто возите? — спрашиваю у таксиста.
— Летом да, туристов из России очень много. В Пицунде вообще яблоку негде упасть.
— И как?
— Ну, моя жена три года назад приехала из Новосибирска, здесь познакомились, сейчас у нас двое детей, она переехала в Абхазию. А бывает всякое. Этим летом одна женщина меня чуть не избила.
— Ого, давайте подробней.
— Мы ехали из Сухума в Гудауту, она всю дорогу курила, хотя я не люблю, когда в моей машине курят, а потом начала приставать. Я ей сделал замечание, а она как начнет на меня орать: «Мы вас тут содержим, даем вам деньги, а ты еще меня отталкиваешь».
— Обидно, наверное?
— Вообще да. Лично я от этих денег точно ничего не вижу. Мы, конечно, благодарны вашей стране за то, что нас признало пять никому не известных государств, но абхазец если делает добро, он никогда об этом не напоминает.
О признании независимости Абхазии многие здесь говорят «с улыбкой у рта». Дело в том, что две страны из числа тех, что так благородно признали Абхазию — Науру и Тувалу — меньше самой Абхазии, даже если сложить их территории и помножить получившуюся цифру на два.
Абхазия — как красивая девушка между двумя жадными и ревнивыми мужчинами. С одной стороны — русский мир, который подает ей какие-то гроши и считает, что этого достаточно для страны, на территории которой размещены жизненно важные для России военные базы. С другой — Грузия с примкнувшим к ней (точнее, наоборот) западным миром. Кажется, так сложилось исторически и так «на роду у нее написано»: для того, чтобы обладать этой благословенной землей, жадные и двуличные империи будут использовать самые циничные приемы и методы.
А обладать Абхазией хочется. Не просто потому, что она занимает стратегически важное положение. Абхазия — это совершенно другой мир, тихий и безмятежный, в котором теперь уже мирно сосуществуют представители древнейших народов кавказской ойкумены: абхазы, грузины и армяне.
Армяне, кстати, живут неплохо. Ведут бизнес, в их руках сосредоточены огромные финансовые ресурсы. Но Армения пока не признала независимость Абхазии. Это, кажется, абхазов обижает.
Вообще, когда пишешь о таком явлении, как Абхазия, касаться политики не хочется вовсе. Но закрывать глаза на животрепещущие проблемы абхазского общества я просто не имел права.
…Мы сидим в семейном музее Зураба Смыра, который он открыл при своем отеле. Бывший государственный чиновник, который ушел вместе с предыдущим правительством, решил посвятить себя творчеству. Он изучает историю своего рода, издает книги стихов, которые писал еще в школе.
— Вот мне говорят, напиши мемуары, ты же весь мир объездил, знаешь многих дипломатов с мировым именем и чиновников многих государств, — говорит Зураб, — а сердцу моему милее школьные стихи.
В его музее старые семейные реликвии. На этой люльке качали еще его деда, этим вот приспособлением прабабушка готовила чачу, а это чемодан другой бабушки, а на отдельной стене целая экспозиция фотографий времен его политической карьеры.
У Зураба есть фамильное древо, портреты давно ушедших предков, даже какая-то картина, на которой изображен генуэзский рыцарь и развалины средневековой смотровой башни. Считается, что именно от генуэзцев берет начало его род.
— Они были как бы смотрящие в этой округе, — шутит Зураб. — Я планирую снарядить научные экспедиции в Турцию и Италию, в тамошних архивах множество данных о наших предках.
Вообще, все это удивительно. Абхазия испытывала на себе влияние совершенно разных цивилизаций. И Рим, и Греция, и Византия, и Османская империя… Такой концентрат из исторических ингредиентов, что иной раз диву даешься: сколько всего абхазы вобрали в свою культуру, сумев сохранить свое, исконно абхазское.
И, кажется, эта страна после всех тягот и лишений уже готова развиваться в общеевропейском русле. Вот только бы не мешали ревнивые поклонники.
