Цивилизация
н) Нидерланды.
(Продолжение. Текст первый — г) Германия — см. здесь.)
Дауны, как и было сказано, едут на север. Дауны едут на север, рассуждая о прозрачности европейских границ. Голова даунов настолько велика и просторна, так изъедена обочинами, так привычна к длине пути, что они не в состоянии понять, как может закончиться одно государство и начаться другое. За Великим Утюгом — всегда Нижний Вышгород. За Большими Котлами — Малые Нужды. Бобринск, Сестринск, Братеевск, Люборыльск, Грязночистенск, Тугодумьевск, Сидельск, Вороватинск, Великие Муки. А там уж, гляди, и Семерово, Новочифирск, Красномясск и Бабаровск-Камчатский. И нет этому счета, нет конца. Тысяч жизней не хватит, чтобы уложить их в эту дорогу. Да и надо ли?
А здесь, в Европе, стоит только поторопиться, как ты побывал уже в десятке стран, соприкоснулся с миллионом традиций и даже не успел запомнить, кто тут Ганс, кто Христиан и где Андерсен.
Дауны увлечены прозрачностью заграниц. Дауны — дети великой, необъятной страны. Но идея свободного скитания по миру так занимает их, что даже приводит к заключению о призрачности сущего. Будто бы тот, чья мысль не имеет языка, не хочет быть высказанной и понятой другими, получает способность проникать, просачиваться, прорастать, менять очертания, давать и отнимать жизнь. Тот, кто способен мыслить, не желая быть услышанным, становится властелином мира. Но стоит произнести ему лишь слово, как оно само выстраивает препятствия, возводит стены и загибает углы. И чем красивее мысль, чем она более желанна и публична, тем глубже рвы, тем неприступнее границы.
Умные и общительные люди живут тесно. Простор дарован только дуракам. Но вот ведь и Старый Свет теряет свои границы. Стало быть, и Европа сошла с ума. Кто бы мог подумать?
Такими примерно рассуждениями отвлечены дауны, безмятежно двигаясь на север, как вдруг они замечают, что все вокруг совершенно изменилось. Секунду назад они ехали по зеленой, сочной Германии, где все цветы пахнут сосиской, травы прогибаются от спелости свиных окороков, а пчелы так опыляют пивные деревья, что их пенный нектар некоторые немцы вынуждены разбавлять банановым соком. Но теперь за окном пахнуло болотной тиной, земля разгладилась и поскучнела, одинокие мельницы на краях полей нехотя замахали руками, отгоняя комаров. Неясная пасмурная складка обозначилась на лбе горизонта. Дауны удивленно повертели своими большими головами.
Размышление о незаметности европейских границ было разрушено неведомыми силами. Приходилось признать: дауны определенно въехали в Нидерланды, царство королевы Беатрикс.
Сведения о низинном нидерландском королевстве, или о Голландии, как его чаще у нас называют, весьма отрывочны и странны. Вроде бы Голландия тонет, медленно погружаясь в пучины моря. Усилия ученых, строительство дамб не способны противиться воле природы. Уже надломлена популяция черноголовых долбохвостиков или чего-то в этом роде. Практически на грани исчезновения бабочка-капустница. Население королевства в смятении. Одному из даунов, кстати, приходилось наблюдать это собственными глазами. Не так давно, кажется, где-то в Мексике даун познакомился в гостиничном баре с двумя приблудившимися подданными королевы Беатрикс. Это были шумные веселые мужчины, похожие на две возбужденные генномодифицированные картошки. Узнав, что даун родом из России, картошки спросили, как правильно нужно вести себя по-скотски после бутылки водки.
Чтобы не вдаваться в подробности, даун предложил самый скромный план: вызвать оркестр, изнасиловать всех официанток и нассать в бассейн.
Аккуратно записав все на бумажку, голландские подданные удалились и вернулись через пятнадцать минут с бутылкой водки и компьютером.
«Оркестр уехал домой, официантки освободятся только через три часа, — сообщили они печально. — Зато есть компьютер с записью современного голландского «техно».
Более чудовищной музыки дауну слышать не приходилось. Вечер был отравлен водкой.
Как бы то ни было, дауны решили удостовериться в положении дел в королевстве прямо на месте. На пути их весьма кстати лежал город Маастрихт, где было подписано какое-то нужное человечеству соглашение.
Кажется, именно там были произнесены особенные, важные для людей слова. Какая-то новая, неслыханная мысль была перенесена на бумагу, и, скрепив ее печатью, смертные согласились изменить границы своего сознания.
Следует признаться, что сразу уловить эту мысль не удалось. Маастрихтское соглашение пряталось от даунов, защищаясь несметным, неестественным количеством велосипедистов. Они выскакивали из-под ног, изо всех закоулков, как железные муравьи. Шипели, звенели и снова убирались восвояси, в свой каменный муравейник. На центральной площади города, видимо, как намек, стояли разноцветные люди, сделанные из чего-то наподобие раскрашенной жеванной промокашки.
Казалось, они потерялись среди редких деревьев и застыли навсегда. Зеленый трубач от горя дул в красную трубу. Ни один звук не попадал наружу.
Тогда дауны отправились в сердце королевства, великий и непостижимый город Амстердам, столицу неисполненных желаний человечества.
Всякий, кто был обижен жизнью, кто хотел бы чего-то, да обстоятельства мешали ему, кто любил себя за то, чего не любили в нем другие, обязательно попадает в Амстердам. Этот город имеет власть вызывать к себе людей, желающих нарушить границы сознания. Они появляются в нем неизвестно откуда и идут неизвестно куда, вдоль узких каналов с зеленой водой, по путанным, как трещины на стекле, улицам, мимо бриллиантов, галлюциногенных грибов, проституток, выставленных в витринах, гомосексуалистов, целующихся взасос, сладкого дыма марихуаны. Сокровенные свои страсти привозит человечество в Амстердам, и город поглощает их без остатка. Он всегда безумен, днем и ночью, и при этом тих, как парковый пруд. Ничего не остается от людей и их страстей в Амстердаме, только фотографии на стенах.
Дауны видели эти фотографии, что-то наподобие уличной выставки. Вот человек лежит на спине прямо на асфальте. Ноги его подняты вверх, тело изогнуто в судороге. Вот чьи-то белые глаза смотрят на зрителя из-под капюшона. Вот на площади стоит человек. Взгляд его имеет стальную окраску. Рот широко открыт. Во рту охапка цветных карандашей грифелями наружу. Идет снег.
Дауны пытались воспользоваться туристической картой города. Разумеется, ничего из этого не вышло. Как ни крутили они ее в руках, непонятно было, где и зачем они находятся. Нарисованные на бумаге улицы сплетались и расплетались, синие изображения каналов описывали полукруги, названия невозможно было ни произнести, ни тем более запомнить.
Так продолжалось до тех самых пор, пока дауны с облегчением не увидели, что план Амстердама — не что иное, как схематически изображенный человеческий головной мозг. Город построен из извилин и нервных окончаний, так что вести по нему может только подсознание и рефлексы.
И дауны охотно отдались своей нервной системе, забыв про здравый смысл.
Неизвестно, сколько прошло после этого времени. Час или три с половиной года. Сначала дауны обнаружили себя с марихуаной, спеленутой папиросной бумагой, в темном душном помещении, с диванами, похожими на вмятины в стене, и вентиляторами, приводимыми в движение велосипедными цепями. Впрочем, нельзя говорить об этом с уверенностью, поскольку помещение постоянно меняло размер и интерьер. Диваны то проваливались в стену, желая проглотить даунов целиком, то становились высокими и твердыми, как постамент на бульваре. Ноги даунов давно перестали ходить, вытянувшись в твердый зеленый стебель, а головы растянуло мучительной улыбкой в коричневый пушистый цилиндр камыша. Ветер с болот накатывал на даунов волнами, птицы с длинными носами, рассевшиеся вокруг, перебирали лапами и пучили на даунов глаза. Где-то вдалеке безумным ярким светом горел прямоугольник выходной двери. Там явно продолжалась жизнь людей. Но двум камышам было уже до нее не добраться.
Через семь лет и двенадцать часов даунам как-то удалось добраться до туалета. Еще на тринадцать недель их отвлек спор на тему, зачем они сюда пришли и как будут выбираться.
Чтобы хоть как-то спасти положение, один из даунов решился расстегнуть штаны, но сразу забыл, как он это сделал. Развлекли тогда себя мимолетным воспоминанием о посещении квартала красных фонарей. Сошлись во мнении, что очень похоже на выставку достижений народного хозяйства. Разошлись во мнении, что именно выставляется — жатки, молотилки или гладильные машины.
«Эй-эй-эй, вы меня слышите? — это говорила одному из даунов официантка. Она говорила по-английски, обращаясь даже не к дауну, а к его лицу. — Слышите?»
Короче, слушайте, ребята. Тут такая неприятность. Мы начали готовить ваши макароны, но получился гамбургер. Без обид. Будете его есть?
Дауны сидели теперь в совершенно незнакомом ресторане. Сколько жизней у них ушло на это волшебное перемещение в пространстве, никто и никогда теперь не разберется. Но дауны сделали главное. Они сказали «да». Они согласились на гамбургер.
Это и было настоящим Маастрихтским соглашением. Вот его суть: неисполненные желания никогда не должны быть исполнены.
Как бы далеко ни простиралась мысль — и у нее есть границы. Тот, кто попытается нарушить этот порядок вещей, попадет в Амстердам. Там его закружат железные муравьи-велосипедисты, возьмут в плен космические бонбоны и магические грибы, марихуана вытянет мысли в камыши, а проститутки совьют из них венки. Из венков впоследствии выведутся долбоголовые чернохвостики и бабочки-капустницы, которых так не хватает утопающему царству королевы Беатрикс.
Сам же бывший человек навсегда останется в Амстердаме. У него будет красная молчаливая труба и охапка цветных карандашей, вставленная в рот грифелями наружу. И будет идти снег. Не знаю, как у даунов хватило сил собраться с мыслями и уехать отсюда. На то ведь они и дауны.
Дауны поехали на юг.
Продолжение следует
