Цивилизация
Официальные представители российской власти редко балуют своих сограждан объяснениями событий, происходящих в стране и за ее пределами. Этому есть свое вполне рациональное объяснение. В России уже не первый год отсутствует публичная политика. Ключевые кадровые, внешнеполитические и социально-экономические решения принимаются и проводятся в жизнь не в результате серьезной общественной дискуссии и не на основе экспертных оценок. В этом ряду мы можем назвать назначение Александра Хлопонина полпредом на Северном Кавказе или рождение правительственной
«Стратегии социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа до 2025 года», напоминающей по духу и стилю пресловутую «Продовольственную программу» брежневской эпохи. В общем, как пелось в популярной в 90-е годы песне, «все идет по плану».
Однако есть в этом благолепии свои исключения, к каковым, безусловно, относится рост террористической активности на Северном Кавказе. Просто так умолчать об этом вызове не получается, необходимо реагировать, давать какие-то интерпретации этому явлению.
Почему после отмены КТО в Чечне, а также разговоров про «кластеры», ожидаемый рост валового внутреннего продукта до 7% в год на Кавказе до сих пор гремят взрывы, проходят спецоперации, а следовательно, есть недовольные российской политикой и на региональном, и на общегосударственном уровне?
Хотелось бы напомнить, что в столь нелюбимые Кремлем и Белым домом «проклятые 90-е» попытки интерпретации событий на Северном Кавказе предпринимались. Это, правда, не сделало российскую политику более качественной и совершенной, однако власти тогда считали необходимым хотя бы описывать существующие вызовы. Так, например, первая кампания в Чечне была названа «восстановлением конституционного порядка» (что выглядело нонсенсом, так как в 1993 году жители республики не голосовали на референдуме по основному закону РФ). Вторая кампания была названа «контртеррористической операцией», на которую отводилось несколько месяцев, на практике растянувшихся на долгие годы. Однако, согласно практическим шагам российской власти и руководства Чеченской республики, операция, начатая в 1999 году, с отменой КТО в апреле прошлого года уже завершена. Значит, де-юре «вторая чеченская» победоносно завершена, а враг полностью разгромлен.
Однако даже та статистика, которая доступна нам из открытых источников (материалы «Мемориала» и ряд других), красноречиво говорит о том, что после отмены КТО террористическая и диверсионная активность в Чечне не прекратилась. А ведь помимо Чечни есть еще и Дагестан, и Ингушетия, и Кабардино-Балкария, которую в начале 1990-х называли «спящей красавицей Северного Кавказа». Между тем в КБР только за два летних месяца нынешнего года прогремело 17 взрывов, а в июле произошла резонансная атака на Баксанскую ГЭС, объект стратегической важности не только для одной отдельно взятой республики. И даже на Ставрополье, которое традиционно рассматривается как «форпост» Российского государства на Северном Кавказе (с января 2010 года это еще и «дом полпреда»), неспокойно. С мая по сентябрь нынешнего года здесь совершено три крупных теракта. А потому не случайно, что в интернете идет сбор подписей за выход Ставрополья из состава Северо-Кавказского округа. Тот факт, что среди подписантов большинство не являются постоянными жителями края, не должен никого смущать. В последние годы из Ставрополья идет большой отток населения. Из-за того что и там сегодня уже все меньше «безопасных гаваней». Поэтому многие подписанты вполне могут быть в недавнем прошлом жителями Ставрополя, Пятигорска или Минеральных вод. В связи со всем этим
недавняя оценка, сделанная руководителем Следственного комитета Александром Бастрыкиным в эфире радиостанции «Эхо Москвы», заявившего, что «на Северном Кавказе, в Дагестане, идет едва ли не война», требует особого внимания.
Конечно же, назвать этот комментарий интепретацией событий при всем желании не получится. От представителя «компетентных органов» хотелось бы услышать, кто эту войну ведет, где пролегают ее фронты и кто планирует ее операции. Однако в этой оценке нельзя не увидеть плохо сдерживаемые эмоции по поводу ситуации в регионе. Практически каждый день мы слышим информацию о взрывах и нападениях, а вместо попыток системного подхода к решению проблемы нам предлагают «Стратегию-2025», в которой политическим сюжетам посвящено даже не два раздела, а два подраздела. О религиозном исламистском экстремизме — а именно он сегодня является доминирующей протестной идеологией в регионе — нет вообще ничего, если не считать нескольких слов о «межконфессиональных отношениях» в разделе про отношения «межнациональные» (сколько же времени потребуется нашим руководителям, чтобы модернизировать политический язык и писать о межэтнических, а не о межнациональных отношениях, так как политическая нация у нас в стране одна, и она не измеряется «чистотой крови»!). Зато есть призывы к увеличению валового регионального продукта до 7,7%, а промышленности — и вовсе до 10% при одновременном волнообразном росте занятости (до 400 тысяч новых рабочих мест до 2025 года) и увеличении республиканских бюджетов в разы. В итоге получается кафкианская реальность, которая лишь больше запутывает и запугивает российского обывателя.
Правильные, в общем-то, тезисы о необходимости развития рынка труда посредством внутренней миграции (переезд русских на Кавказ, а кавказцев во внутренние регионы страны) подаются без внятного политического и даже исторического контекста, что только вызывает взаимное озлобление и русских (оставленных все эти годы без внимания государства), и кавказцев (крайне болезненно воспринимающих любые намеки на возможную принудительную миграцию). Но как бы то ни было, а
документ, претендующий называться «стратегией», ничего не говорит о причинах растущего политического насилия, о его движущих силах, идеологических установках и, конечно же, о возможных контрмерах со стороны государства.
Почему так происходит? Означает ли это просто полное бессилие власти или ситуация не столь однозначна?
Начнем с факторов объективных. На месте российской власти любая другая также испытывала бы определенные проблемы с идентификацией сегодняшней угрозы на Северном Кавказе. По мнению известного исследователя терроризма Давида фон Дреле, террористическая борьба — это «серая война, которая не имеет фронтов, армий и правил и будет иметь долговременный и широкомасштабный характер». В самом деле, из СМИ мы в последние месяцы регулярно узнаем про скандалы и расколы в так называемом «Имарате Кавказ» (организация запрещена в России), что, в общем-то, никак не сказывается на интенсивности терактов. То есть как минимум один вывод мы уже можем из этого сделать. Организация, претендующая на роль «террористической структуры номер один», в реальности не является неким ЦК северокавказских джихадистов. Это, скорее всего, сеть, в которой нет «вертикали» и единого начальника. Понять, как работает такая сеть, непросто. Даже в государствах с хорошо развитой системой разведки и низкой коррупцией в полицейских органах (США, Израиль, Франция, Британия, Испания) случаются проколы и огрехи. Однако все эти факторы ни в коей мере не снимают субъективной ответственности с российских властных структур, которые только усугубляют сложный объективный фон нежеланием разбираться в причинах, актуализирующих терроризм и экстремизм, и вырабатывать адекватные инструменты для противодействия этому явлению. В этом смысле огрехи и просчеты американцев или израильтян на Ближнем Востоке нам точно не оправдание. Так как ни Вашингтон, ни Тель-Авив не ставят себе задачу интегрировать сектор Газа в состав еврейского государства или превратить его в 51-й штат США. Такой задачи нет у американцев и в Ираке или в Афганистане. Россия же пытается сохранить Северный Кавказ в составе своего государства, однако не может сформулировать для этого целостного видения проблемы.
Во всех разговорах о террористах, которые ведут российские власти, кроме играния желваками и утроенных букв «р», нет ничего содержательного.
И происходит это не только из-за не вполне адекватного понимания северокавказской специфики, а в силу более глубинных причин, имеющих отношение к самой природе нынешней российской власти. В самом деле, почему Кремль и Белый дом так не хотят признавать очевидное — а именно доминирующую роль радикального исламизма в качестве протестной идеологии на Кавказе? Боятся обидеть мусульман? Но с радикальным исламизмом не менее успешно борются Иордания и Тунис, Марокко и Азербайджан, Турция (даже после того, как ее премьером стал представитель лайт-исламизма), Индия, Китай (в Восточном Туркестане).
Принятие тезиса об идейно-политическом характере противоборства на Кавказе заставит российскую власть быть более идеологически внятной, отринуть цинизм как меру всех вещей и привнести в свою политику элементы ценностей.
Но это для российской власти в ее нынешнем виде крайне сложно, ибо тогда придется определяться по слишком многим пунктам. И делать нелегкий выбор. Уже невозможно будет говорить о том, что надо «взять все лучшее от социализма, царизма и либерализма» и на основе этого коктейля строить счастливое будущее. Невозможно будет рассматривать симбиоз государственного православия — ислама — буддизма — иудаизма в качестве симулякра идеологии. Конечно же, идею о «внешних угрозах» России (то ли со стороны Грузии и Афганистана с Пакистаном, то ли со стороны США и НАТО — в зависимости от конъюнктуры) придется отложить и заняться детальным разбором внутренних предпосылок, делающих востребованным идеи «джихада» или этнической исключительности. Тогда же придется признать, что простое заваливание деньгами проблемного региона (путем создания сомнительных с точки зрения эффективности и транспарентности корпораций и инвестфондов) не работает. Потому что если человек и животное, то, как говорил Аристотель, животное общественное, а значит, требует реализации своих социальных прав, а не только потребностей желудка. В общем,
придется подвергнуть серьезной ревизии нынешние социал-дарвинистские подходы, согласно которым выживать имеет право только сильный, имеющий необходимые «ресурсы» и «сферы влияния».
Признав такие подходы неправильными, власти должны будут дать простор для серьезной независимой экспертизы проблем безопасности, этнополитического и религиозного развития и Кавказа и в других регионах страны, что невозможно без общей либерализации режима (или хотя бы придания ему более формального характера). Таким образом, любое проникновение «идейной сферы» в российскую политику становится смертельно опасным для «административно-бюрократического рынка», в котором провоцирующие экстремизм этнократы чувствуют себя весьма комфортно, делая общее дело с так называемыми патриотами-государственниками, для которых благоденствие государства означает процветание одной отдельно взятой корпорации.
А потому не стоит удивляться, что «Стратегия-2025» не говорит нам ничего про «едва ли не войну» на Кавказе, а вся интерпретация событий в регионе сводится к эмоциональным «комментам» отдельных силовиков. До тех пор пока стратегической целью государственной элиты будет оставаться размер отката, распила, заноса и «инвестиционные возможности» для себя и ближнего круга, никто не будет заниматься поиском и определением того, кто участвует в «едва ли не войне». Поскольку при таком подходе корпоративное управление напрочь вытесняет государственное мышление, а само государство превращается в корпорацию.
Впрочем, ради пиар-целей врагов могут и назвать. Так, как это недавно сделал Николай Патрушев, заявивший, что корни последних терактов в Ставрополе, Пятигорске или Владикавказе произрастают за рубежами нашей родины. Или как несколько месяцев назад это озвучил Александр Бортников, связавший воедино Саакашвили, «Аль-Каиду» (организация запрещена в России) и северокавказских сторонников Доку Умарова. Самочувствие российской государственности это не улучшит, а вот ЗАО «Россия» не слишком повредит.
