Цивилизация
Российские оценки саммита НАТО в Бухаресте неоднозначны и даже прямо противоположны. Одни заявляют, что Россия одержала дипломатическую победу, поскольку члены НАТО не решились официально объявить Украину и Грузию кандидатами в члены альянса. Другие, наоборот, считают, что Москва проиграла, поскольку присоединение обеих экс-советских республик к так называемому «плану действий относительно членства в НАТО» (Membership Action Plan, MAP) – лишь дело времени, и, вероятнее всего, это таки произойдет в декабре на совещании министров иностранных дел государств альянса. Причем в заявлении, одобренном членами НАТО, прямо говорится, что для них натовское будущее Грузии и Украины – вопрос практически решенный. Кроме того, в Бухаресте США заручились единодушной поддержкой союзников по другому вопросу, который очень не нравится России – о размещении в Польше и Чехии элементов американской противоракетной обороны.
В общем, сколько наблюдателей, столько и мнений. Но практически все эти мнения не выходят за пределы той, выражаясь по-научному, парадигмы, в рамках которой принято оценивать отношения России и НАТО. А именно – как нелегкое партнерство-соперничество, причем в последние годы соперничество и даже противостояние преобладает над партнерством.
В России почти все, от президента до последнего «пикейного жилета», воспринимают НАТО как шагреневую кожу наоборот: непрерывно расширяющийся и небезопасный для России военно-политический блок, агрессивным поползновениям которого надо противостоять.
В странах же НАТО преобладает почти такое же восприятие России, и слово assertive (нагло самоуверенный, агрессивный) стало непременным атрибутом западных комментариев, посвященных российской внешней политике в эпоху Путина.
За этими зеркальными стереотипами куда-то пропадает реальность. Начнем со стереотипов западных. В поддержку тезиса об агрессивности России как-то сложно привести конкретные аргументы военно-политического характера, кроме разве что возобновившихся дальних полетов российской стратегической авиации и выхода Москвы из Договора об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), который, впрочем, западные страны даже не ратифицировали. Всё остальное лежит в области риторики.
Прошлогодняя мюнхенская речь Владимира Путина, похоже, оставила на Западе настолько глубокое впечатление, что и в Бухаресте партнеры Москвы ждали от российского президента чего-то подобного и явно перевели дух, не услышав от него резких заявлений.
Что же касается российской энергетической политики, которая часто приводится в качестве примера той самой assertiveness, то вообще-то Москва не делает ничего из ряда вон выходящего, продвигая на наиболее для нее перспективном и освоенном рынке, европейском, свой самый ходовой товар – газ и нефть.
Похоже, что PR-усилия Кремля не пропали даром, хотя, видимо, принесли не совсем те плоды, которых там ожидали.
На Западе многие поверили в главную путинскую мифологему о «России, поднимающейся с колен», и не на шутку встревожились.
При этом не замечается очевидный факт: к концу правления Владимира Путина Россия стала весьма одинокой, почти лишенной друзей и союзников страной.
Отношения Москвы с экс-собратьями по бывшему СССР за последние 8 лет заметно ухудшились, с США – не улучшились, со странами Евросоюза – остались неоднозначными, с Японией – прохладными, с Китаем – не более чем вежливыми. Если уж говорить об агрессивности России, то уместно использовать футбольную аналогию. Эта агрессивность напоминает не напористого форварда, рвущегося к чужим воротам, обводя соперников одного за другим, а скорее цепкого, но нервного и не очень уверенного в себе защитника, который то сделает «чистый» подкат, то исподтишка ударит соперника по ногам, и при этом постоянно апеллирует к судье (в роли которого в разных ситуациях выступают то ООН, то ОБСЕ, а то и просто «все люди доброй воли» или господь бог). Геополитически Россия по-прежнему находится в обороне. Борьба с расширением НАТО это вполне однозначно подтверждает.
Впрочем, сама эта борьба напоминает прием из другого вида спорта – боксерский «бой с тенью».
НАТО как единый мощный блок с долгосрочной целенаправленной и последовательной политикой – фикция, призрак. Такого НАТО не существует.
Все основные акции, которые проводились под эгидой альянса в последние 15 лет (операция в Боснии, удары по Сербии в 1999 году), осуществлялись преимущественно силами Соединенных Штатов при символическом участии других союзников. Исключением является Афганистан, но и там львиная доля боевой нагрузки пока приходится на войска четырех стран – США, Британии, Канады и Нидерландов. Германия недавно отказалась перебрасывать свои части со спокойного севера Афганистана на опасный юг. Правда, активизировалась Франция: Никола Саркози пообещал отправить в Афганистан еще тысячу французских солдат и вернуть свою страну в военно-командные структуры НАТО, откуда ее в 1966 году вывел де Голль. Но, пожалуй, только исход операции в Афганистане покажет, чего на самом деле стоит НАТО как военный союз.
Главной проблемой Североатлантического альянса, похоже, является затянувшийся поиск собственной идентичности.
Основанный в 1949 году для противостояния экспансии СССР в Европе, союз НАТО по окончании «холодной войны» отчасти утратил смысл своего существования. Операции, подобные афганской, возвращают ему этот смысл. Но в Европе атлантисты явно разрываются между несколькими возможными стратегиями. Одна из них осуществляется на Балканах. Приглашая в союз Албанию и Хорватию (к ним, вероятно, вскоре присоединится и Македония; Румыния и Болгария – уже члены альянса), НАТО берет под контроль значительную часть беспокойных Балкан, пытаясь тем самым предотвратить возможность новых войн в этом регионе. Эту стратегию назовем полицейской: НАТО выступает здесь в роли опоры международного правопорядка. Определенный опыт такого рода у альянса уже есть: отношения между входящими в него Грецией и Турцией, в конце концов, нормализовались, хотя 30 с небольшим лет назад эти страны стояли на грани войны.
В Центральной и Восточной Европе (ЦВЕ), в 90-е годы не знавшей войн (за исключением Приднестровья), необходимости в осуществлении полицейской стратегии нет. Страны этого региона стремились и – в случае с Украиной – стремятся в НАТО по другой причине. Они рассматривают альянс как один из символов принадлежности к западному сообществу и гарантию безопасности против возможных «неожиданностей» со стороны России. Вне зависимости от того, насколько реальны эти опасения, союз НАТО разделяет их, выдвинув идеологему, согласно которой альянс – один из инструментов демократизации востока Европы, а посему расширение НАТО должно продолжаться. Эту стратегию, которую можно назвать миссионерской, особенно активно поддерживают США, что проявилось и на бухарестском саммите. Поскольку возможность вступления России в НАТО атлантисты всерьез не рассматривают, такая стратегия неизбежно получает антироссийскую окраску, хотя открыто об этом никто не говорит.
Несет ли эта ситуация непосредственную угрозу для России? В военном смысле – вряд ли, для этого у России слишком внушительный оборонный потенциал. С другой стороны, реально противодействовать этому процессу Москва не может, так как более не является центром какого-либо военно-политического объединения, противостоящего Североатлантическому альянсу в ЦВЕ. (ОДКБ – Организация договора о коллективной безопасности стран СНГ – включает лишь одну страну, лежащую к западу от российских границ – Белоруссию).
Россия, что бы ни заявляли ее лидеры, болезненно реагирует не столько на некие военные угрозы, исходящие от НАТО, сколько на вещи символические – все более глубокое проникновение Запада в ее былую сферу влияния,
на то, что атлантисты хотят привлечь к себе, выражаясь словами российского представителя при НАТО Дмитрия Рогозина, «народы, связанные с нами исторически». Экспансия НАТО также может быть неприятна для России экономически, поскольку расширяет зону действия натовских военно-технических стандартов и тем самым ограничивает возможности для российского экспорта в этой области. Характерно, что на переговорах в Бухаресте Владимир Путин призвал страны НАТО допустить российскую военно-техническую продукцию на свои рынки. Пожалуй, этим реальные проблемы, связанные с расширением НАТО, и исчерпываются.
В стратегическом плане Россия, конечно, вряд ли может приветствовать торжество «миссионерской» стратегии НАТО, коль скоро оно де-факто означало бы еще большее геополитическое одиночество Москвы. Но только говорить «нет», похоже, уже недостаточно – ведь у НАТО есть все возможности поступать по принципу «а Васька слушает да ест». Конечно, вступление самой России в Североатлантический альянс еще долго будет казаться полнейшей утопией. Взгляды России и Запада на многие проблемы слишком сильно различаются, чтобы считать такую степень сближения реальной в обозримом будущем. Но предложить НАТО реалистическую альтернативную стратегию России вполне по силам. Такая альтернатива могла бы подразумевать постепенное создание единой системы безопасности в Евразии, в которую входили бы как НАТО, так и Россия и, возможно, другие страны ОДКБ. При этом Североатлантический альянс мог бы сохранить свои политические ценности и приоритеты, однако эффективность решения вопросов безопасности в масштабах всего так называемого «глобального Севера» заметно возросла бы, как и уровень взаимного доверия. Достигнутая в Бухаресте договоренность между Россией и НАТО о транзите через российскую территорию невоенных грузов для натовских войск в Афганистане – маленький пример того, как может осуществляться такое сотрудничество.
