Цивилизация
Совершенно недавно в электричке подслушал разговор двух солидных мужиков, крепких, хозяйственных ребят в возрасте вокруг пятидесяти. Они очень даже смеялись и были друг другом довольны, поскольку каждый из них совершил подвиг.
Первый из них так рассказал о своем подвиге: «Вижу, что из машины-то его выволакивают. Я сразу заприметил и место, и примерно прикинул, куда я встану. Отложил два часа на то, чтобы они разъехались, ну там, все документы об аварии подписали, всякие там замеры-размеры... Я пока за машиной сходил, инструменты проверил, ножовку на всякий случай взял. В общем, как раз уложился. Когда приехал, уже никого не было. Машина оказалася — свежак! Она ж на боку лежала, удобно по ходовой там было свинтить чего-то. Ну потом провода в моторе собрал, свечи выкрутил, тоже были свежие, в салоне, чего было, отковырял, сиденье даже одно. Потом решил к мотору приступить — а темно же, я с тонким фонариком работаю. И вот слышу, кто-то громко разговаривает. Я долго ждать не стал, бочком-бочком, к себе в машину — и тикать. Потом утром ехал — совсем уже раздетая. Ну, думаю, успел, слава богу!»
Второй все это слушал скептически, но восторг друга прервать не смел. Когда тот иссяк, сказал веско: «Ты, Саня, лопух! Ну че ты там заработал — штуку баков? Надо не так. У нас таджики строили дом какому-то хрену моржовому. Мы их каждый вечер поили самогоном, а как только они с копыт — берем что надо. Сантехнику там, кирпич, плитку. Димка даже телевизор нашел — плоский, большой. Таджиков этих выгоняют — приходят другие, мы опять с ними пьем, а они дохлые на это дело, без привычки. Так что мы поднялись получше. Димка, правда, телевизор боится продавать. Не купил бы ты, он недорого возьмет?»
Тут я, конечно, без особенностей мужской разговорной русской речи привожу их монологи. Да и нужен ли этот формальный блеск, когда содержание такое прекрасное? Слушая их, я, грешный человек, выводил их это такое безбрежное равнодушие к чужой собственности из советского прошлого, когда все было ничье и просто нельзя было не попользоваться тайком стройками, свалками старых машин и разнообразными плохо охраняемыми складами, чтобы хотя бы как-то устроить себе человеческую жизнь. Плохо только, думал я, что от них эту тягу к несвоему наследуют их дети, и когда еще цивилизация коснется их, в каком поколении — Бог весть.
Как тут вдруг из новостей, а потом уже из частных историй, множество которых теперь содержит интернет, я вызнаю, что в Новом Орлеане, где смерть и разрушения посеял жуткий ураган «Катрина», где далеко не всем удалось спастись, действует вполне репрезентативная масса групп мужественных мародеров.
Но в США ведь никогда не было тяжелого наследия социалистического прошлого. Они очень индивидуалисты, знаем мы, и в массе своей с большой щепетильностью относятся к чужой собственности. Больше того, мне очень многие люди рассказывали, как американцы вежливы друг к другу, как они любят спрашивать друг друга, хорошо ли друг себя чувствует; как они охотно приходят на помощь зарубежным сирым и убогим и жертвуют значительную часть своего достояния даже на собак, а не только на котов.
И еще я знал, что в самой по себе Америке нищих и голодных, которых бы страшная нужда могла заставить пойти грабить магазин, — минимум миниморум. Считанные единицы на всю огромную страну. А еще — что уровень обеспеченности американцев всякой там бытовой техникой и устройствами так высок, что производители и продавцы такой техники прям не знают, как быть, чтоб ее продать.
Но мародеры смешали все мои сведения о США. Это просто жадные до чужого добра люди, такие же точно, как мои соседи в электричке, хитрые крепкие мужики. И дело, вдруг стал думать я, вовсе ни в каком не наследии социалистического голодного прошлого, я многих знаю, у кого оно было, но далеко не все из них бросаются разбирать попавшие в аварию машины... в общем, дело-то явно в человеческой природе, которая одинакова и у русских, и у американцев.
Видимо, у них просто это чуть-чуть дальше в душе лежит — от сытости, что ли, и от привычки соблюдать законы. Но экстремальные условия пробуждают-таки в них настоящие, человеческие чувства. И думаю я, что если бы, допустим, и выборы в США проходили в экстремальных условиях, тут бы дала их демократия трещину.
А тем, кто погиб в этом жутком урагане, — вечная память и Царство Небесное.
