Индивидуальный траур

Я сделала сегодня удивительное открытие: оказывается, та музыка, которую я люблю, вполне подходящая для дня национального траура. Наверное, потому, что она не режет слух. И еще я вдруг поняла, что слова «день общенационального траура» мне сегодня режут слух. Наверное, потому, что эти слова напоминают название разового мероприятия.
       А в действительности сегодня — еще один скорбный день. Не помню уже, какой по счету. Девятый, десятый? Не дожидаясь верховного указа, многие телеканалы несколько дней назад отменили все развлекательные программы, считая их несовместными c происходящим в Баренцевом море.
       Последний раз мы приспускали флаги по военным, когда хоронили солдат и офицеров, погибших в Грозном от рук боевиков в августе 1996-го. Хоронили. То есть отдавали последний долг. Я совершенно не представляю, что бы я делала, окажись в числе родственников ребят, оставшихся на подводной лодке. Что бы я делала сегодня?
       Не помню, сколько людей осталось под землей после армянского землетрясения. Много. Кого-то достали, спасли. Кого-то достали и не спасли. Делали все возможное. Я видела это собственными глазами там, в Спитаке. Там не то что люди, земля стонала от боли. Я шла вдоль рядов искалеченных тел, и все дни слились во мне в бесконечный страшный черный день. Тем, кто хоронил близких, считалось, что повезло. Потому что многим так и не удалось отдать последний долг заживо или замертво погребенным под землей. Наверняка был объявлен день общенационального траура. Я его не помню, хотя помню в деталях каждый миг той своей траурной командировки в Армению.
       День траура объявляется для живущих. Это, по сути, общенациональная просьба о прощении, что не смогли уберечь погибших, и знак, адресованный их близким, что они не одиноки в своем горе. Это жест сострадания. Верный. Довольно часто спонтанный, потому что никаких инструкций на это счет нет.
       Но каждый, кто пережил горе, знает, что он в нем одинок. Каждая мать сегодня там, на берегу этого холодного моря, одинока, даже рядом с такой же измученной горем матерью. Сколько из них в этот день верят, что их дети, мужья и братья, по которым страна объявила траур, живы? Они могут себе позволить выпить за упокой души любимых? Ни одного гроба. Они не хотят предавать тех, кто под водой. Кто их осудит, если сегодня эти люди не наденут траура? Кто еще будет так ждать?
       Я не знаю, каким словом назовут тот день, когда станет возможно отдать последний долг команде подводной лодки «Курск». Я не знаю, наступит ли этот день.
       В общем, вполне понимаю, почему президент, объявив траур, улетел в Москву. Потому что никто из руководства страны не знает, как себя сегодня вести в присутствии родственников подводников. Все знают, как себя вести на похоронах. Но это — не похороны.
       Российские руководители оказались неожиданно в ситуации губернатора Яковлева, которому Людмила Нарусова запретила прийти проститься с Анатолием Собчаком, считая его ответственным за смерть мужа. Я весьма приблизительно знаю, что вчера родные солдат «бросали» в лицо верховному главнокомандующему, но даже того, что известно, достаточно, чтобы предположить, что президент не стал дожидаться, когда ему скажут: «Уезжайте. Нам некого хоронить». Думаю, что вчера Владимир Путин пережил один из самых тяжелых дней в своей жизни. Когда взрывались дома, было кого обвинить. Чеченцев. И было найдено то русло, по которому можно было направить волну горя. Его назвали войной с терроризмом, или второй чеченской войной. А сейчас никто не виноват, как все время говорят, и горе не находит выхода. Оно неминуемо обрушивается на тех, кто отвечает за страну.
       Но это было вчера. А сегодня тихий день. Как и положено быть такому дню. О трагедии еще много будут говорить. И боль утраты мы не можем облегчить. Только разделить. Внутренне. Как еще?
       Через несколько лет после страшного землетрясения в Армении на армянском кладбище в Москве появился очень красивый мемориал. Вписанный прямо в стену кладбища белый на красном фоне, он является памятником всем, у кого нет могилы. Жертвам стихийных бедствий, авиакатастроф — всем тем, кому близкие так и не смогли отдать последний долг. Пока к их числу относятся погибшие на «Курске» — это единственное место, куда я могу сегодня принести цветы.