Цивилизация
Я доволен уходящим 2007 годом. Двойственность, призрачность, несерьезность происходящего в сочетании с крайней серьезностью преследовала нас с января по декабрь буквально на каждом шагу, заставляя порой просто столбенеть.
Апрель 2007 года, Лондон, улица, печально известный суши-бар Itsu, полностью пустой по вечернему времени. Даже и легкомысленный коммерсант, путая маршруты и обстоятельства, вспомнит: полоний, Литвиненко. Поднимаешь глаза — и над всем этим корпоративный слоган: «Itsu: благополучие и здоровье». И вместо того, чтобы печально ухмыльнуться, вдруг начинаешь хохотать, как ненормальный: полчаса назад мы пили чай в «Русской чайной» неподалеку — выходит, рецепты-то давно уже освоены?
Через несколько месяцев страна будет с той же смесью ужаса и зубоскальства обсуждать содержание психоактивных веществ в «плане Путина», их влияние на интервью Шварцмана, а на прошлой неделе — спрашивать,
пели ли Scorpions на концерте в честь 90-летия ВЧК песню «Wind of change», под которую рухнула Берлинская стена, и подпевал ли им выступавший предыдущим номером мужской хор Сретенского монастыря.
Это не так очевидно, но в деловом мире все похоже: утрата бороды и кадровые перемещения Германа Грефа, хазарская полемика PricewaterhouseCoopers и ФНС о том, что такое аудит, развод бизнес-супругов Потанина и Прохорова, в котором видную роль сыграла русско-альпийская деревня Куршевель и ее непатриархальные нравы. Можно было бы со звериной серьезностью отнестись к происходящему, призывая тщетно чуму на все причастные к происходящему дома, если бы не было по-настоящему весело и в кои-то веки относительно спокойно, по крайней мере, август прошел без потрясений. Здравствуй, торжествующий гламур, в котором обстебать можно все что угодно, и все останется как есть. 2008 год обещает быть еще более таким же.
За собственным высокомерием и серьезностью вполне можно проглядеть то, что снаружи не слишком видно:
главная дихотомия 2001–2006 годов — деление событий в политическом и экономическом мире на две противостоящие части — завершилась.
У этого «или — или» слишком много обозначений, зависящих от конкретного приложения и конкретной ситуации. Можно сказать, что в политической борьбе это «силовики» и «юристы», хотя 2007 год показывает всю смехотворность этого деления: вообразите себе главу Госнаркоконтроля Виктора Черкесова, читающего собственную статью о «воинах и торговцах» в «Коммерсанте»? Может, воину лучше на телеканал «Звезда»? Потешные эволюции «Справедливой России», у которой президент украл последнее тотемное животное — себя самого, обессмысливают деление на «социалистов» и «правых» в официальной политике. Фигуры Олега Митволя и Геннадия Онищенко заставляют нас вспоминать о карательной психиатрии чаще, нежели злоключения Ларисы Арап. Наконец, титаническая фигура премьер-министра Виктора Зубкова, еще пару месяцев назад вполне всерьез считавшегося преемником, сломалась о зубы, которые по его указанию собирались лечить в принудительном порядке сельским механизаторам и дояркам.
Тот, кто говорит «застой», вряд ли говорит это всерьез. В России вновь можно сесть за анекдоты, но обсуждать это будут именно как анекдот, хотя сидящему от этого ни жарко, ни холодно.
Тем не менее общество, которое по всем приметам должно было основательно готовиться к очередному съезду «Единой России» и которое вместо этого издевается над самим собой, — это общество выздоравливающее, а не умирающее.
Главный успех 2007 года на фоне фантастических, но, увы, закономерных неудач и проблем при отличнейшей конъюнктуре (разговор не только о ценах на нефть) — это практически состоявшееся преодоление эстетики, которая навязывалась стране с совершенно разных сторон как единственно верная, возможная и допустимая.
Можно говорить о том, когда и как это произошло. Кампания «Единой России» на выборах в Госдуму исходно строилась именно как нагнетающееся торжество этой эстетики, мощи Больших Букв, народного сплочения вокруг фигуры национального лидера, русского аятоллы, национальной идеи победы России над кем угодно, лишь бы победы. Над Международным олимпийским комитетом, над мечущимся «Союзом правых сил», над обстоятельствами, мешающими российской сборной участвовать в чемпионате Европы, над Эстонией, не знающей, куда тащить бронзового солдата, над польским гонором президента и премьера Польши Качиньских, над явкой, процентом и рейтингом.
Всех победили, все преодолели, выступили на завершающем кампанию митинге, доказали, что Владимир Путин — спаситель кино, флота и игры в шашки.
Финиш. Но страна и мир обсуждают лишь, с чего бы Путина потянуло на съемки на природе в стиле «альтернативное ню» и что означает фраза политолога Иванова-седьмого о взаимоотношениях Путина и Медведева «теснее, чем в семье». Это то, о чем мы все подумали, да? Да и сам означенный преемник… Вот, вообразите себе Дмитрия Медведева, обсуждающего с Валентиной Матвиенко проблемы Ленинградского военного округа. Возникает ли в голове стилистика суровых буден офицеров ПВО, несущих вахту? Да нет, конечно: что бы ни было показано в таком телесюжете, самым уместным будет лишь логотип Cartier на заднем фоне. Или «Газпрома», главной надежды российского большого гламура. Капитализация — это же в первую очередь имидж?
Осень 2007 года — первый случай в истории страны, когда власть пыталась напугать ее жителей собственной серьезностью, судьбоносностью момента и величайшими свершениями в будущем, но напугала исключительно саму себя.
Вся подготовка к выборной кампании 2007 года шла, по сути, в расчете на один сценарий — истерику, в которой должно принять участие как можно большее число избирателей. Что вышло? Истерика нашла почву лишь внутри обслуживающего властные структуры аппарата, да и то в самой нервной ее части. Население же в массе своей вдоволь поулыбалось, не стремясь ни сомкнуть ряды, ни объединиться в единый кулак, и проголосовало так, как и предполагалось. Не в пользу демократической оппозиции, вполне склонной стать спарринг-партнером по истерике, не в пользу мечтателей о войне с Америкой здесь и сейчас, а примерно так же, как оно делало 10 лет назад.
Кто проигрывает в игре, которую можно с приближением описать как «гламур против звериной серьезности»? Список не такой уж короткий и не такой ожидаемый. В первую очередь, многочисленные сторонники жестких моделей, отнюдь не случайно черпающих тезисы из источников кто трехсотлетней, кто пятидесятилетней, а кто пятнадцатилетней давности. От скромных любителей Сталина до яростных поклонников Анатолия Чубайса. Пострадали и сторонники разнообразных империй, и адепты социальной революции всех толков, и революционеры, и контрреволюционеры любого градуса.
Пострадали и любители Путина, который не проникся серьезностью момента и не идет на третий срок, провозглашая какую-то гиль о том, как царь уйдет работать столоначальником.
В общем, пострадали все, у кого с будущей гламурной властью есть эстетические разногласия. Можно лишь констатировать, что практически не пострадал бизнес: гибкость и чувствительность, которая необходима для этого занятия, делала шансы на «звериную серьезность» в этой среде минимальными, тогда как к альтернативной несерьезности, обману и ярмарке тщеславия он тяготел со времен малиновых пиджаков и пейджеров.
Едва ли не главным пострадавшим выглядит запутавшаяся в этом бардаке интеллигенция, которая кинулась то искать величие в офисном пролетариате, то обсуждать эмиграцию, то пить за успех безнадежного дела, а то и искать себе место в стане победителей, наспех построенном из крашеной марли, ярких софитов и компьютерной графики. Кто-то не без основания сушит сухари: несмотря на эстрадные ритмы, популярные нынче на Лубянке, пусть и вперемешку с духовной песнью, навыки не утрачены, рефлексы сапога и телефонной трубки никуда не делись. Кто-то плюется и просто, без выводов, находится в растерянности, и у него на это есть причины.
Во-первых,
надежды на то, что интеллигенция и гламур найдут общий язык, не безосновательны, но вряд ли это быстрый процесс.
А Россия — страна, привыкшая быть серьезной, и никто не может сказать, когда веселье сменится в ней холодом. Во-вторых, несерьезность не бывает бесплатной, и тот, кто оплачивает музыку — а это население и бизнес, не всегда будут достаточно богаты, чтобы снисходительно смотреть на происходящее. В-третьих, даже посмеявшись над вывеской Itsu, понимаешь: Луговой в Госдуме — это смешно, надгробный камень Литвиненко — категорически нет. Карнавал — это, черт возьми, прекрасно, но ведь у нас есть реальные проблемы? Как уйти от Сциллы «единственно верной идеи» и не налететь на Харибду «мне по ***»?
Прямо так и просится написать: «И тут третьей силой между гламуром и звериной серьезностью появляемся, как рояль в кустах, мы». Увы, «мы» не существует.
Но тот, кто предложит новую не столько эстетическую, сколько этическую альтернативу прежде существовавшему выбору, обязательно должен появиться.
Ни в экономике, ни в политике, ни в общественной жизни страна не может руководствоваться моделями прошлого — от борьбы прошлого с настоящим в 2008 году пора переходить к придумыванию из настоящего будущего. Иначе все это несерьезно.
