Ф. Д. Рузвельт и другие

Давно замечено: наши политики любят ссылаться на зарубежный опыт только в том, что представляется им конъюнктурно выгодным на данный конкретный момент. Во всех иных случаях неизменным лозунгом остается следующий – «Нечего нас загранице учить, мы пойдем своим, особым путем». В рамках такого двучленного набора можно совершать всяческие идеологические манипуляции.

На прошлой неделе некоторые видные политики, в частности замглавы кремлевской администрации В. Ю. Сурков, посетили конференцию, посвященную 125-летию со дня рождения Франклина Делано Рузвельта. Многие тут же обратили внимание на то, что главный идеолог страны якобы провел ряд смелых параллелей между «Новым курсом» Рузвельта и сегодняшней политикой В. В. Путина. Дескать, Путин – это Рузвельт сегодня. Тем более что и прикремлевский политолог Г. О. Павловский не преминул напомнить, что, мол, Ф. Д. Рузвельт избирался президентом аж четыре раза подряд – и ничего, нам бы тоже не повредило.

Оно, конечно, г-н Павловский все же не юрист, а пиарщик, и потому ему вольно умышленно опускать такую «малосущественную» деталь, что 22-я поправка к конституции США, запретившая президенту страны избираться более чем на два срока подряд, была приняла лишь в 1951 году, а до того момента действовало лишь неписанное правило, заведенное Дж. Вашингтоном. Однако все же стоит заметить, что будь при Рузвельте эта поправка записанной в конституции США, ему бы и в голову не пришло переизбираться более положенного даже в условиях начавшейся второй мировой войны. Потому как – есть закон, и пренебрежение такими вот «деталями», конечно, рушит всяческие параллели между ихним Рузвельтом и нашим Путиным (мол, ему было можно переизбираться, а нашему почему-то нельзя, — а вот потому и нельзя, что закон другой). Как минимум.

Конечно, можно привести и еще более десятка-двух примеров того, насколько не сопоставимы «новый курс» и новейшие отечественные «вертикально-властные» преобразования. В частности, мне кажется, что Сурков сильно (потому как конъюнктурно) преувеличивает антиолигархические мотивы и устремления в действиях Рузвельта. Ведь, как известно, он, пришедший к власти весной 1933 года, в период полного коллапса экономики и финансовой системы, не имея никакой внятной программы экономических действий вообще, с самого начала попытался наладить диалог с широкими общественным кругами, прежде всего с крупным бизнесом. Собственно, его «новый курс» и возник во многом как результат таковых консультаций. В частности, знаменитый Акт о восстановлении промышленности (НИРА) предусматривал введение в отраслях «кодексов честной конкуренции», принятых большим бизнесом в тех критических условиях вполне сознательно как элемент САМОрегулирования (но никак не авторитарного принуждения государством). Рузвельт, придя к власти, тут же отказался от всякой антимонополитической риторики, встав на путь конструктивного сотрудничества с большим бизнесом.

«Новый курс» вообще не был неким курсом, проводимым единолично при покорном согласии всех мало-мальски заметных политических сил. Напротив, Рузвельту приходилось действовать в условиях эффективно функционировавшей системы сдержек и противовесов трех ветвей власти, а также предельно уважая широкие права штатов в рамках федерации. И если в начале правления ему было еще относительно легко проводить свои идеи через демократический конгресс (республиканцы в 1932 вместе с их президентом Гувером в условиях Великой депрессии потерпели сокрушительное поражение), то затем оппозиция многим рузвельтовским начинаниям возникла уже внутри самой правившей демократической партии. А Верховный суд страны вообще чрез два года объявил практически все реформы «нового курса» неконституционными. И президент был вынужден подчиниться, хотя и втянулся потом в длительную политическую войну с Верховным судом.

Конечно, целый ряд его реформ (накануне второй мировой войны последовала вторая их волна) по тем временам казался неслыханным «социализмом», то есть непривычным вмешательством государства в экономику. Но сегодня они уже не кажутся чем-то радикальным и «социалистическим».

Между прочим, практически ни у одной из проведенных Рузвельтом реформ «нового курса» нельзя найти близкую аналогию в современной российской экономической политике: организация общественных работ и знаменитая администрация реконструкции долины реки Теннеси (масштабное строительство инфраструктурных объектов за счет государственного финансирования и в целях подъема депрессивных регионов), Акт о поддержке сельского хозяйства (субсидии фермерам и ограничение сельхозпроизводства в целях поддержания цен), закон о трудовых отношениях (расширение прав профсоюзов и закрепление права на коллективный трудовой договор); была также введена минимальная почасовая оплата труда (этот принцип действует в США, а в России о нем даже еще не начали всерьез говорить); закон Гласса--Стигалла еще в 1933 году четко разделил депозитные и инвестиционные функции банков, было введено страхование банковских вкладов — 100-процентное для вкладов до 10 тыс. долларов; созданы основы системы социального обеспечения, причем на основе легитимизации принципа бюджетного дефицитного финансирования (в основу положена кейнсианская идея поощрения спроса).
Однако «новый курс» при всем при этом даже и не вывел толком американскую экономику из депрессии, из депрессии ее вывела уже война.

Последнее обстоятельство, разумеется, не мешает использовать имя Рузвельта в качестве некоего символа, ничем не менее утилитарного, чем, скажем, идеи русского философа (тоже популярного в кремлевских кругах) Ивана Ильина. Рузвельт – символ более «демократический», Ильин – более «авторитарный», «суверенный». В любой момент можно вытянуть то одну, то другую карту.

И, кстати сказать, помимо выстраивания параллелей между временем Рузвельта и временем Путина в речи на упомянутой конференции того же Суркова встречается много всяких слов о пользе демократии, о «демократии, понимаемой не как декорация для олигархических и бюрократических спектаклей, а как власть народа, волей народа и для народа… которая не факт, а процесс», которая «отступает и проигрывает каждый день там и тогда, где и когда выносится несправедливый приговор, унижается человеческое достоинство, нарушается закон, усиливается бедность. И демократия ежедневно побеждает там и тогда, где и когда люди добиваются справедливости, имеют возможность высказываться, где улучшается материальное благосостояние». Бесспорные, между прочим, вещи.

Хотя кто-то из непримиримых критиков режима в этом самом месте не преминет, наверное, ущучить того, кого я процитировал, в двуличии, цинизме и бог знает в чем еще. Мне же кажется, что не все так просто устроено в кремлевских головах. И там как-то причудливо уживаются и Иван Ильин, и Франклин Рузвельт как «борец против олигархии», но притом демократ и рыночник, и представления о том, что в мире и в стране должна быть некая «справедливость» и «демократия», и притом твердая вера в то, что в привычном всем в мире виде ни то, ни другое у нас в стране вот именно сейчас ни по что не заработает.

И ведь, на самом деле, вопреки заклинаниям про надобность Путину непременно остаться, они исходят уже и из того, что он непременно уйдет, и из того, что он, конечно же, никакой вовсе не Рузвельт.

Потому что «русский Рузвельт» – это кто-то вообще другой. Это некая воображаемая субстанция, мифическое, то есть воображаемое божество, впитавшее в себя лучшие черты китайского коммунистическо-капиталистического опыта, европейской социал-демократии, американской свободной предприимчивости и русского империализма при русской же незыблемой бюрократии, вдруг каким-то волшебным образом переставшей быть вороватой и надменной. Это – некое общественно-политическое рожно, которое можно искать/хотеть до бесконечности, перебиваясь покамест вполне прагматическими методами управления вверенной недоосвоенной толком территорией и постоянно анархиствующим населением.