Цивилизация
О том, что стало причиной недавних событий в Синьцзян-Уйгурском автономном округе, как кризис повлиял на социальную обстановку в Китае, возможно ли повторение в других районах КНР акций, подобных тибетским и уйгурским, чем это может угрожать сопредельным странам, в интервью «Газете.Ru — Комментарии» рассказал главный научный сотрудник Института Дальнего Востока РАН Яков Бергер.
— Что стало причиной массовых беспорядков в Урумчи?
— Причины разнообразны, и отделить одни от других сложно. Есть исторические: противостояние местного населения и пришлого китайского восходит к истории завоевания Синьцзяна.
Отношения уйгуров с китайской властью никогда не были спокойными и отмечены множеством восстаний.
Бывали даже времена, когда уйгурам удавалось создавать самостоятельное государство, которое потом подавляли. Так продолжалось до самого последнего времени.
Есть, конечно, и социальные проблемы. Отношения между уйгурской, другими национальными общинами округа и китайцами напряженные, и они держатся обособленно друг от друга. Не стоит сбрасывать со счетов и религиозные факторы, хотя они здесь и не главные.
Кроме того, китайские власти не без оснований говорят о подстрекательстве внутренних беспорядков сепаратистскими силами из-за рубежа.
— То есть, на ваш взгляд, версия китайских властей, что беспорядки в Урумчи срежиссированы из-за границы, состоятельна?
— Если существует объективно обусловленная напряженность, то этим всегда кто-то пользуется.
За рубежом существует множество уйгурских организаций. Часть из них поддерживает главным образом культурные проекты, но есть и более воинственные. Некоторые представители таких организаций в свое время были захвачены в американский плен в Афганистане и содержались в Гуантанамо.
Но я не стал бы списывать все только на это. Проблема сложна, и говорить, что случившееся исключительно плод происков внешних сил — преувеличение.
— В каких районах Китая возможно повторение событий, подобных уйгурским?
— Потенциально взрывоопасный район в первую очередь, конечно, Тибет. Сепаратистские движения там, пожалуй, даже сильнее, чем в Синьцзяне. Есть и другие очаги, но менее выраженные. Скажем, на юге, в Гуанси. В других районах страны тоже есть национальные меньшинства, хотя в целом они составляют лишь очень небольшую часть всего китайского населения. Это окраинные территории.
— Значит, более неспокойны приграничные области?
— Так получилось исторически, что ханьское этническое большинство развивалось в восточном, равнинном Китае, потом империя стала продвигаться, захватывая территории меньшинств. И до сих пор они населяют главным образом окраинные территории.
— Почему беспорядки в Урумчи вспыхнули именно сейчас?
— Насколько я понял из сообщений китайской прессы, это началось не в Синьцзяне, а на юге. Там произошли стычки местных рабочих с пришлыми. И, разумеется, кризис и потеря рабочих мест обострили ситуацию. Сначала все происходило в Гуандуне, а потом перекинулось в Синьцзян. Естественно, что сложная экономическая обстановка благоприятствует обострению конфликтов.
— Можно ли вообще говорить о росте социального недовольства в Китае в связи с кризисом?
— Конечно.
Работу потеряли как минимум 20 миллионов человек. Это выходцы из деревни, крестьяне, которые работали в городах. Главным образом на предприятиях, производящих товары на экспорт и преимущественно принадлежащих иностранцам либо этническим китайцам, живущим за рубежом.
Эти 20 миллионов теперь вынуждены искать себе какую-то работу и пропитание, часть должны вернуться в деревню, хотя работали многие годы в городе, отвыкли от сельского труда. Да и в деревне для них тоже места нет. И китайские источники говорят, что противоправная деятельность этих людей — пьянство, драки вплоть до столкновений с властями — конечно, участилась. Общий фон именно такой.
— А разрыв между китайским городом и деревней продолжает оставаться существенным?
— Колоссальным! Если говорить о чистом доходе, то в городе он в 3–4 раза выше. Но и это еще не все, потому что у горожан есть социальный пакет — медицинская страховка, пособие по безработице и т. д., которого в деревне нет, поэтому разрыв еще больше. Наверное, в 5–6 раз.
Есть еще и фактор богатых и бедных районов.
В богатых восточных районах этот разрыв, может, не так ярко проявляется, а в бедных районах в деревнях (хотя и там ситуация изменилась по сравнению, скажем, со временем создания КНР) сейчас пусть не сотни, но десятки миллионов голодающих.
В горных районах, в отсталых западных провинциях разница между городом и деревней еще очевиднее. В больших городах вроде Шанхая и Пекина люди живут не хуже, чем на Тайване, а в деревне ситуация радикально иная.
— Возможны массовые протесты на этой почве? -
— В Китае такого рода вещи уже были, и сравнительно недавно. Некоторое время тому назад в стране действовала мощная секта «Фалуньгун», которая фактически противопоставляла себя коммунистической власти, и у этой организации были десятки миллионов последователей в разных городах. Но секту удалось подавить, многие ее активисты были вынуждены эмигрировать.
Влияние тайных обществ в Китае всегда было очень сильным. Все или почти все китайские династии сменялись именно в результате крестьянских восстаний, которыми руководили такого рода буддистские секты.
И сейчас смыкание социального недовольства — я не говорю протеста — с такими тайными учениями тоже есть, оно никуда не исчезает. Поэтому любые кризисы, ухудшающие положение определенной части китайцев, конечно, тоже подрывают социальную стабильность.
— А власти отдают себе в этом отчет? Они принимают какие-то меры?
— Конечно. Власти в Китае очень чутко отслеживают ситуацию и реагируют на это. Отнюдь не только репрессивными мерами — это последнее дело. А мерами в области социальной политики, помощи, прежде всего бедным и слабым группам населения; борьбой с безработицей, самой главной пружиной возможного взрыва.
— А что это за меры?
— Самые разные. Например,
выпущено указание не увольнять по возможности людей, оставлять их на рабочих местах.
Очень остра проблема с молодежью, выпускниками вузов. В этом году в Китае их огромное количество, и многие из них не находят себе работы. Принимаются меры, чтобы дать им возможность остаться в вузе в качестве аспирантов или помощников преподавателей. Плюс к этому началась массовая кампания по распределению выпускников в деревню на низшие административные должности. С одной стороны, им создают возможность уехать из городов, чтобы взрывоопасная масса не накапливалась. А с другой — предоставляют работу. Есть и ряд других мер, которые позволяют поддержать тех, кто теряет работу или не находит ее.
— Получается, что попытки контролировать социальное недовольство сводятся к борьбе с безработицей?
— Это главное для китайцев, это их проблема номер один. Вот почему они так борются за высокие темпы экономического роста — ради трудоустройства. Но это не все, потому что сейчас распространяется еще система кооперативной медицины в деревне с тем, чтобы крестьяне имели возможность лечиться. В городе ненамного и очень медленно, но поднимаются пенсии, существуют и так называемые программы прожиточного минимума. Те, кто имеет городскую прописку и доходы ниже этого минимума, получают определенные доплаты. Небольшие, но это позволяет выживать. Так что нельзя сказать, что программ помощи нет. Китайское руководство понимает, что быстрый экономический рост должен давать какие-то плоды и населению тоже.
— И все же, несмотря на все профилактические меры, события в Урумчи застали китайские власти врасплох.
— Нынешние события оказались массовыми, чего давно не было. Ху Цзиньтао даже пришлось уехать из Италии. Это показывает, что ситуация серьезна и она стала выходить из-под контроля. Какие-то беспорядки предотвращаются, но не все. Это мы знаем и по опыту своей страны.
— Какие похожие инциденты можно назвать в новейшей истории Китая?
— Когда тибетцы устроили беспорядки перед началом Олимпиады в Пекине, они отмечали 50-летие очень мощного восстания 1958 года, которое подавили введенные в Тибет китайские войска. Тогда часть тибетских руководителей во главе с далай-ламой бежали в Индию и осели там. И теперь
каждый год в Тибете и за его пределами происходят волнения.
Это что касается новейшей истории. Еще раньше — довольно мощное движение было в Синьцзяне, когда он пытался отделиться от Китая еще до победы коммунистов. В 1944 году была основана Восточно-Туркестанская республика. В какой-то мере она поддерживалась Советским Союзом, а потом китайские войска подавили восстание. Но периодически возникали всякие неприятности. В связи с этим в Китае в 1950-е годы проходили разные кампании подавления контрреволюции, правых элементов. Так что подобные события все время происходили в разных местах.
— На территории Китая живут представители десятков различных этносов. У кого из них еще есть проблемы с интеграцией?
— Степень интеграции очень разнится. Самая большая мусульманская общность — хуэй — живет в основном в излучине реки Хуанхэ. Они отличаются от китайцев только религией — и, соответственно, ритуалами приема пищи и т. д. В остальном у них китайская культура и язык. Это мужественные люди, они всегда служили в китайской армии и были прекрасными воинами. Они очень хорошо интегрированы, и проблем с ними практически нет. Главное меньшинство на юге Китая — чжуаны, в Гуанси-Чжуанском автономном районе. Их язык — тоже ханьский, но культурные традиции свои. И с ними больше проблем. Так что все по-разному. В отношении интеграции ситуация очень близка российской. Ведь китайцы тоже переживали всякие времена. Периодически китайский трон занимали представители иноземных династий — монголы, маньчжуры. Но они очень быстро ассимилировались. В Китае происходило то же, что и в России: главный этнос ассимилировал другие народы, переиначивал на свой лад чужие обычаи. Но не во всех случаях: как мы видим, какие-то чужеродные островки остаются.
— А если сравнивать Китай и Россию по тому, как сказался на социальной обстановке нынешний глобальный кризис?
— На нас кризис пока еще толком и не сказался. В Китае в этом отношении более тяжелая ситуация.
При всех колоссальных успехах Китая, при том, что по макроэкономическим показателям он стал как минимум третьей экономикой мира, по ВВП на душу населения ситуация намного хуже, чем в России. Мы все-таки в числе развитых стран, а КНР — еще развивающихся.
Может быть, если у нас кризис протянется год-два, мы почувствуем это сильнее. Но пока что у нас он сказывается там, где были проблемы и до кризиса — например, на Северном Кавказе. А в Китае кризис сказался не только в окраинных районах, но и на коренном населении. По пограничному слою крестьян-рабочих (когда люди, имеющие сельскую прописку, годами работают в городе, хотя не включены в городскую систему социального обеспечения) кризис нанес сильный удар, и пока не ясно, как выходить из этой ситуации.
Китайский экспорт падает, и огромная часть промышленности, работающая на заграницу, оказалась в затруднении. И это очень сложная вещь — занять этих людей, дать им работу и вернуть ситуацию в докризисное состояние.
В принципе, Китай выходит из кризиса быстрее, чем остальные страны. Но что касается социальных последствий, то даже небольшое снижение темпов (в Китае нет падения темпов, есть сокращение темпов роста небольшое с 12–13% до 7–8%, многие страны были бы счастливы иметь такие показатели) очень чувствительно, ведь нужно все время создавать новые рабочие места. Китай выйдет из этого кризиса, я уверен, но пока что приходится считаться с такими социальными издержками.
— Социальная обстановка — самая больная кризисная тема для Китая?
— Да. Поэтому они всегда говорили и говорят, что главное для них — социальная стабильность. И уже вслед за ней политическая.
— Нынешних мер китайских властей достаточно, чтобы сдерживать ситуацию?
— Я очень на это надеюсь. Потому что, если в Китае начнутся серьезные волнения, это болезненно отразится на соседних странах.
Не дай бог нам увидеть китайских беженцев!
В 1960-е годы такое уже было. Ситуация в Китае была гораздо хуже, после Великого голода, когда погибли миллионы людей, огромное количество мигрантов, в частности из Синьцзяна, бежали в нашу советскую Среднюю Азию. Подобное не должно повториться.
— Сейчас это было бы опаснее?
— Тогда существовал мощный Советский Союз, и ничего страшного не случилось, хотя отношения с Китаем испортились. Теперь, правда, есть некоторый буфер: бывшие советские республики, которые стали независимыми. Но все равно это было бы ужасно. Тем более что сейчас значительно большую угрозу представляют терроризм и сепаратизм, а Средняя Азия и без того взрывоопасный район.
— Но пока беспорядки в Урумчи не выглядят столь устрашающе?
— Пока, к счастью, нет. Я очень надеюсь, что китайские власти сделают все необходимое и найдут способ разрешить эту ситуацию.
Беседовала Светлана Ярошевская
