Цивилизация
Говорят, снова появятся памятники усатому палачу. Но говорят, что памятники появятся как раз не палачу, а победителю в войне, которая закончилась 60 лет назад. Это как же авторы столь блестящей идеи их разделят – палача и победителя… Как же они его располовинят-то, как оторвут тирана от победителя, а победителя от тирана… Высокая скульптурно-идеологическая задача, должна признаться.
А вот лет через 17 после окончания той войны и лет через 10 после смерти Сталина памятники ему, прямо наоборот, сносили. Странно, победа была еще так жива в народной памяти, а они его «заваливали» прямо на моих детских глазах. Должна признаться, что я совершенно не понимала, кто этот дядя на пьедестале. Наверное, потому, что детские годы провела в Африке, так что единственным совершенно близким и родным мне был памятник Пушкину, которого я искренне считала негром. В общем, в известном смысле была близка к истине, тем более что предки поэта были именно из той части Африки, где я и росла, из Абиссинии. К тому же сказки Пушкина мне читали, а про Сталина не рассказывали — ни сказок, ни были. Оказавшись в Москве в тот исторический, как я теперь понимаю, момент, когда Сталин пошел под снос, я с искренним детским любопытством наблюдала, что делают дяди в соседнем с нашим домом дворе. Там на невысоком постаменте стоял каменный мужик в черных (!), но тоже каменных сапожищах. Почему-то дяди срезали идола точно до уровня сапог и куда-то увезли. Остался постамент с двумя огромными, как мне казалось, сапогами. Что-то мистическое: идол вроде бы ушел, но не до конца. То есть как будто снял сапоги и пошел спать. И было такое ощущение, что наутро вернется и снова наденет сапоги. И я каждое утро прибегала посмотреть, вернулся ли «каменный гость». В общем, влияние Пушкина на мою жизнь всегда и по сей день, слава богу, перевешивает любое остальное влияние. Мама тогда просто и коротко сказал: «Он не вернется, детка». Но она это сказала как-то так, что я, маленькая, точно поняла, что мужик на пьедестале ей совсем не симпатичен.
От войны я запомнила не Сталина, а сильно пахнущих водкой мужиков, которых кто-то при мне на улице однажды назвал «обрубками». Это было невыносимое зрелище – мощный довольно-таки торс, прикрепленный к деревянному ящику на колесах. Они, эти люди, отталкивались от земли какими-то деревяшками и так передвигались. А один раз я видела такого человека, у которого не было не только ног, но и одной руки. По мере того как я взрослела, таких инвалидов становилось все меньше. Им было страшно заглядывать в глаза, и многие прохожие как бы виновато опускали голову, проходя мимо.
Хрущев, просивший при Сталине увеличить расстрельные квоты, потому что ухитрился во вверенном ему регионе выполнить и перевыполнить план по репрессиям, сметал с лица страны изображения вождя, которому суждено было после смерти ответить за грехи свои и всех, кто грешил при нем. Так было нужно тогдашнему лидеру страны. И народ с той же истовостью вместе с новым лидером ненавидел тирана, как еще совсем недавно любил победителя. Я уже никогда не узнаю, что думали по этому поводу эти несчастные «обрубки войны», собственными жизнями и судьбами обеспечившие Сталину ореол главного победителя.
Всю жизнь страна, в которой я живу, ваяла не тех идолов. Потом отовсюду исчезнут изображения Хрущева, как до этого исчезли изображения Сталина. А потом появятся и исчезнут другие идолы, и будут появляться и исчезать, и так до наших дней. И даже теперь, поставив и снеся уже всех, кого надо и не надо, она все равно снова, по второму кругу, готова изваять памятники тирану, назвав его единственным именем — победителем.
Поставьте памятник безногим и безруким, спасшим страну и полмира, отверженным и спившимся Великим Солдатам свой страны! Поставьте им памятники на Поклонной горе, потому что если кому и стоит кланяться, так это народу, на чьих жизнях ни один из российских правителях никогда не экономил. Из скольких жизней сплетен венок победителя на голове тирана? Из миллионов погибших в лагерях и в окопах. Как отделить одних от других, как почтить одних, не оскорбив других?
Возвращение памятника Сталину – точка исторического возврата. Даже в приличной вроде бы компании Рузвельта и Черчилля палач остается палачом. Во всяком случае, для меня и еще очень-очень многих. Впрочем, один мой коллега по этому поводу невесело пошутил. Точкой возврата, считает он, будет памятник Сталину в компании Молотова и Риббентропа.
Автор – специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ».
