Цивилизация
Несколько лет назад, сидя в кафе, я обратил внимание на двух девушек за соседним столиком. Даже, можно сказать, залюбовался ими. Они были изящно, модно и дорого одеты. Но при этом, по всем старинным и даже современным канонам красоты, они было ужасно некрасивы. Извините, лицом. То есть лицами.
Держались они очень свободно, уверенно, весело, и это мне понравилось. Не важно, каким носом или подбородком наградила тебя судьба – важно, как ты сам себя ощущаешь, а от этого уже зависит все остальное, включая карьеру и личное счастье.
Я поделился этим наблюдением с одним очень молодым человеком, сыном моих знакомых. Он сказал: «Да, конечно, вы правы! Уже давно так. Главное, не какое у нее лицо от природы, а как она выглядит. Какой макияж и вообще одежда. Одежда главнее, конечно. И вообще некрасивых девушек не бывает…» — сказал он и сделал многозначительную паузу. «Ага! – подумал я. – Этот мальчик, наверное, имеет в виду старинное циничное присловье, дескать, не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки». В ответ на его паузу я молчал, и он сам завершил свою мысль: «Некрасивых девушек не бывает. А также не бывает глупых, подлых и стервозных. Бывают плохо одетые. Бедные, короче».
У меня сразу испортилось настроение. Одно дело – форма носа, а вот формация души – совсем другое.
«Вряд ли кто-нибудь, — продолжал мой юный собеседник, — бросит девушку из крутой семьи, в брендовой одежде и на крутой машине за плохой характер! Или если у нее ноги не такие, как у моделек в глянце».
Наверное, это все-таки недавняя тенденция. Еще лет пятнадцать назад я пытался познакомить одного хорошего паренька с девушкой ну из очень крутой семьи – но не удалось: «Некрасивая и, главное, дура». А сейчас, выходит, что-то переменилось?
Конечно, я не претендую на обобщения, все это частные случаи – однако ощутимо повеяло крупнозернистым марксизмом: «Буржуазия лишила священного ореола все роды деятельности, которые до тех пор считались почетными и на которые смотрели с благоговейным трепетом. Врача, юриста, священника, поэта, человека науки она превратила в своих платных наемных работников. Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям».
Ну и, разумеется, знаменитое: «Я уродлив – но я могу купить себе красивейшую женщину. Значит, я не уродлив, ибо действие уродства, его отпугивающая сила, сводится на нет деньгами. Я скудоумен, но деньги – реальный ум всех вещей, – как же может быть скудоумен их владелец? Кроме того, он может купить себе людей блестящего ума, а тот, кто имеет власть над людьми блестящего ума, разве он не умнее их?.. Итак, разве мои деньги не превращают всякую мою немощь в ее прямую противоположность?»
Смешно, что это написано почти 200 лет назад. Маркс и Энгельс были величайшими мыслителями. Ошиблись они только в одном – считали, что обнаруженное и описанное ими безобразие когда-то кончится. А оно растет и ширится. Денежный аспект выдавливает все остальные.
Американский социолог Толкотт Парсонс объяснил, что люди существуют и действуют в четырех различных проекциях. Проекция целедостижения, или политическая – где символическим посредником, то есть главным инструментом, является власть. Проекция адаптации, или экономическая; здесь символический посредник – деньги. Проекция социетальная, или собственно общественная, где речь идет о таком механизме, как влияние. И, наконец, проекция воспроизводства норм, аспект культурных традиций. Здесь действуют ценности, убеждения.
Прекрасно, когда эти аспекты уравновешивают друг друга. Когда власть не приобретешь за деньги и наоборот, когда общественное влияние не подконтрольно власти, и когда ценности – моральные и культурные – реально регулируют нашу жизнь, без оглядки на приказ, на гонорар и на авторитет.
Опасно, когда возникает сильный крен в ту или другую сторону.
Например, в советской жизни деньги практически уступили свою роль власти и влиянию. Отсюда, кстати говоря, нынешняя ностальгия по СССР. Советская экономика была слабо монетизирована, то есть была в значительной мере как бы «неденежной». Предприятия и министерства рассчитывались безналичными рублями, да и на потребительском рынке в условиях тотального дефицита деньги имели не такое большое значение. Отсюда, кстати, пресловутый «денежный навес», накопленные и неиспользованные средства, что и привело к катастрофе сбережений в 1991-1992 гг. (но не будем отвлекаться). В СССР не покупали, а «доставали», и это касалось не только еды и одежды.
Вот парадокс советского долголетия. Давно замечено, что чем выше у человека образование, тем выше у него продолжительность жизни. В рыночных экономиках все понятно – там уровень образования определяет уровень доходов работника. Более образован – более богат – можешь платить за качественную медицину – будешь дольше жить.
Но в СССР образование не было так сильно связано с зарплатой, как в капиталистическом мире (иногда даже совсем наоборот, по чисто политическим резонам доценту могли платить меньше, чем каменщику). И, однако, уровень образования в СССР сильно коррелировал с продолжительностью жизни. Почему? А вот почему: в СССР врачом был примерно каждый двадцатый человек с высшим образованием. Таким образом, практически у каждого образованного человека был либо друг, либо родственник врач. Добросовестно, пристально и постоянно в СССР лечились чаще всего по знакомству. Если говорить очень грубо, интеллигенты лечили друг друга. Еще неплохо лечили тех, кому было «положено» согласно властным привилегиям, в разных «кремлевских» или «обкомовских» больницах и поликлиниках.
В советской деревне был развит бартер, или обмен услуги на товар (вспахать огород колхозным трактором за две бутылки водки). А в советской городской жизни росла и развивалась сложная система взаимных услуг, из которых лишь малая доля оплачивалась. Да и оплата была лишь дополнительным вознаграждением: нельзя было заплатить и забыть. Надо было дружить.
Позднее советское общество (1970 – 1980-е годы) было «обществом взаимопомощи». Наверное, именно об этом с тоской вспоминают люди моего поколения и немного моложе – «Ах, как хорошо жилось! Дружно, сообща, сочувственно!»
Но загнанная в угол экономика взяла реванш, и продаваться стало уже то, что в принципе продаваться не должно. Например, диссертации и ученые степени, депутатские кресла и даже артистический успех.
Недавно в Италии произошел весьма показательный скандал. В одном небольшом городке органы опеки регулярно выявляли неблагополучные семьи, где родители якобы плохо заботились о детях, издевались над ними и т.п. Детей из этих семей изымали и передавали в другие семьи, к профессиональным, так сказать, усыновителям. Которые, согласно закону, получали за это немалые деньги. Но… «Вор не должен быть жадным, потому что жадность губит нашего брата», — говорил Федька Косоручка из замечательной детской повести Свирского «Рыжик». Вышестоящие органы заметили, что в этом городке все родители ну просто сплошь пьяницы и садисты, и ювенальная юстиция просто с ног сбивается забирать у них детей. Это было подозрительно. Увы, подозрения оправдались: мэр городка вместе со службой опеки устроили такой вот бизнес – изымать детей и брать откаты с усыновителей.
Что в этом скандале показательного?
То, что деньги зарабатывают на том, что совсем недавно еще было табу, своего рода святыней. Что может быть важнее, чище, бескорыстнее, чем спасение ребенка от побоев и унижений? Ан нет. И это тоже стало предпринимательством, причем бесчестным.
Беда в том, что мы опять возвращаемся к марксизму – теперь уже в ленинской версии: «Люди всегда были и всегда будут глупенькими жертвами обмана и самообмана в политике, пока они не научатся за любыми нравственными, религиозными, политическими, социальными фразами, заявлениями, обещаниями разыскивать интересы тех или иных классов».
Но, разумеется, не только в политике — и просто в жизни. И не интересы классов (тут вождь пролетариата, вслед за своими учителями, обобщил и промахнулся), а интересы отдельных физических лиц. Конкретных людей с именами, адресами и регистрацией в налоговой инспекции. Которым хочется денег, и более ничего.
Это цинизм? Аморальность? Нет, что вы! Цинизм – это ведь тоже спор о нормах, ценностях, о «можно» и «нельзя». Циник все равно существует в мире моральных ценностей. Он знает, каковы они, и пытается их отменить, унизить, осмеять. Но даже в осмеянном и отвергнутом состоянии, даже в шутовском наряде мораль все равно остается – пусть как воспоминание, пусть как отрицание.
Не так плох цинизм, как его полное отсутствие, как добродушное убеждение во всесилии денег. Потому что реванш морали бывает по-настоящему страшен.
