Цивилизация
В преддверии пятнадцатой годовщины распада СССР идейные искания постсоветских элит заметно активизировались. В России торят извилистую дорогу к особым формам демократии. Теперь к титанической мыслительной работе подключилось братское казахстанское руководство.
Первый заместитель министра иностранных дел Казахстана и старший зять президента Нурсултана Назарбаева Рахат Алиев опубликовал программную статью, в которой призвал подумать об изменении системы государственного устройства. Автор напоминает, что республиканскую форму правления казахам навязала советская власть, сохранилась она и после ее краха. Между тем казахстанскому обществу, построенному по родовому принципу, она не подходит. Рахат Алиев предлагает посмотреть, «не существует ли в мире модель, которая подходила бы для нас лучше, чем ленинская или любая другая республика». Такой моделью он считает монархию.
Примечательны два аспекта. Во-первых, сам факт того, что монархическая тема, популярная в начале переходной эпохи, возникла вновь на ином историческом этапе. И, во-вторых, настойчивое апеллирование к испанскому опыту возвращения королевского дома. На протяжении 1990-х увлечение венценосцами пережили многие из стран, в одночасье избавившихся от коммунизма.
Как правило, степень интереса к монархической идее была обратно пропорциональна успешности трансформации.
Так, в Венгрии, Чехии или Словении воспоминания о былых династиях служили разве что дополнительным штришком в палитре восстановленной национальной идентичности. В Румынии и Болгарии, где есть бесспорные претенденты на престол, а политико-экономическая ситуация далека от идеала, вопрос обсуждался серьезно. Болгарский кронпринц Симеон, правда, в итоге предпочел не добиваться трона, создав вместо этого политическую партию и возглавив правительство по итогам выборов (славы особой не снискал). Претензии на сербскую корону высказывал еще во времена Милошевича сын последнего югославского короля Александр Карагеоргиевич. Наконец, дальше всех зашла беднейшая европейская страна Албания. В 1997 году там состоялся референдум о восстановлении монархии, на котором наследник престола Леку I, экстравагантный плейбой из ЮАР двухметрового роста, не сумел убедить сограждан в своей способности вывести страну на верную дорогу.
Увлечение монархией пережила и Россия, с конца 1980-х представители семейства Романовых, в том числе и те, кто теоретически претендовал на престол, — частые гости на родине. Однако как политическая возможность монархическая идея всерьез не обсуждалась. В российском случае это закономерно: говорить о монархии как о символе стабильности можно только в том случае, если имеется неоспоримый и всеми уважаемый, опирающийся на давнюю традицию кандидат в венценосцы. Претендент, вызывающий споры, добьется обратного результата.
Монархические размышления 1990-х были вызваны неразберихой, которая охватила неустойчивые умы на фоне грандиозных социально-экономических катаклизмов. Сегодня монархическая идея наполнена другим содержанием.
Речь идет не о восстановлении существовавшей традиции, а фактически об учреждении новой.
И главной мотивацией является проблема передачи власти, решение которой, как показывает недавний опыт, дается нелегко. Там, где демократическое устройство лучше или хуже, но все же пустило корни, вопрос о преемственности не возникает — есть понятные процедуры и механизмы, хотя и они отнюдь не совершенны. В других случаях властителям приходится ломать голову. Династическая передача власти избавила бы их от этой головной боли. А значит, стоит напрячь силы, чтобы обосновать такую форму правления.
Российский исследователь Дмитрий Фурман утверждает, что российскому государственному строительству, каким оно было в последние годы, осталось сделать логичный завершающий шаг — отменить ограничения на количество президентских сроков. Тем самым модель обретет законченную квазимонархическую форму, но именно этот последний шаг сделать оказывается труднее всего, ибо он будет означать качественную перемену и формальный разрыв с демократическими процедурами. Предложения Рахата Алиева — то же самое, но с густой азиатской спецификой.
В этом смысле удивительно обращение к опыту Испании. По версии Алиева, в эту страну «порядок и демократия пришли по-настоящему» только тогда, когда страна «после десятилетий республиканской диктатуры вернулась к монархической форме правления». Формально все так — действительно, современная Испания, страна демократическая и очень успешно развивающаяся, родилась при монархе Хуане Карлосе. Но настоящая монархия, то есть единовластие, существовала в Испании как раз при каудильо Франко. Ставший же его преемником король от всех атрибутов самодержавия отказался.
Роль испанского монарха, действительно крайне важная, заключалась как раз в том, чтобы своим авторитетом освятить и поддержать процесс демонтажа централизованной авторитарной системы.
Под его эгидой баланс властей и общественных интересов был восстановлен, появилась инфраструктура гражданского общества, провинции получили больше прав и полномочий, армия окончательно подчинилась гражданскому контролю.
Едва ли постсоветские приверженцы монархической идеи имеют в виду провозгласить своих вождей венценосцами, с тем чтобы те инициировали подобное развенчивание «вертикалей власти».
Речь идет не о современной конституционной монархии по типу европейских (существующих в основном по инерции), а о монархии абсолютной, ближневосточного образца.
Конечно, в начале XXI века это странновато. Правда, нынешнее столетие богато удивительными рецидивами. Принципы и явления предыдущих эпох, которые, казалось, ушли в прошлое, снова определяют лицо мира. Здесь и конфликты с религиозной мотивацией, и стремительное возвращение фактора силы в международные отношения, и новый всплеск национализма в агрессивных формах... Почему бы не добавить к этому списку еще и полноценную монархию?
Если новые независимые государства решили ускоренно пройти заново всю мировую историю, никто не вправе им помешать.
Может быть, после этого они наконец поймут, что у исторического прогресса не может быть реверсного хода и не стоит изобретать механизмы, призванные его обеспечить.
