Право на благодарность

В ближайшую пятницу, 19 июня, открывается выставка шедевров Пушкинского музея в швейцарском Мартиньи, недалеко от Лозанны. Эту радость европейцам устраивает Фонд Леонарда Джаннада. До середины ноября они смогут любоваться картинами «От Курбе до Пикассо», что и вынесено в название выставки.

И не надейтесь, что речь пойдет о высоком, хотя хотелось бы.

Кроме картины Леже, все работы (все!) — из коллекций Щукина и Морозова, в чем не сложно убедиться, сравнив список выставляемых работ на сайте Фонда Джаннада http://www.gianadda.ch/wq_pages/fr/informations/presse.php и на сайте живущих во Франции прямых наследников Щукина и Морозова http://www.morozov-shchukin.com. Господин Джаннада не счел нужным пригласить Андре-Марка Деллок-Фуко (внука Сергея Щукина) и Пьера Коновалофф (правнука Ивана Морозова) на открытие выставки.

Во всяком случае, такова ситуация на тот момент, когда я пишу эту колонку. В понедельник я отправила мейл в Фонд Джаннада с вопросом, приглашены ли потомки и наследники коллекций, которые фонд выставляет у себя. Не получила ответа. Сегодня утром позвонила, меня попросили повторить мейл, а потом дама, которая со мной говорила, отписала мне, что не может прочесть мой мейл, и помчалась к начальникам. Посмотрим, что скажут начальники. Приглашения остальным давно разосланы, и это я знаю точно, поскольку некоторые мои знакомые их получили.

То, что госпожа Антонова, у которой портится настроение при одном упоминании имен наследников коллекций, составляющей гордость руководимого ею музея и, без сомнения, России, этого не сделала, меня не удивляет. В конце концов, легендарная директор — почти ровесница акта о национализации чужих ценностей. Она прожила большую часть жизни и сделала карьеру в стране, где кража чужого имущества в особо крупных размерах была просто узаконена постыдным актом, на который, не краснея, продолжают ссылаться и нынешние продвинутые российские чиновники и прочие деятели, давно уже имеющие счета в западных банках, включая швейцарские, собственные квартиры, дачи, виллы, лодки, коллекции, кстати, — то есть прекрасно понимающие суть рыночных отношений и понятия «частная собственность». Ей снится, как она устроит музей вот этих шедевров в отдельном отреставрированном старинном особняке и будут эти картины уютненько висеть, почти как у тех двух великих коллекционеров, о чем она имеет представление, а может быть, и воспоминание детства. И может быть, эта бессменная директор даже (!) повесит, рано или поздно, рядом с каждой картиной упоминание имени того, кто смог с огромным вкусом и фантастической интуицией собрать коллекцию никому не известных тогда западных художников, некоторые из которых написали свои шедевры под прямой заказ коллекционера. А то, знаете, в наших музеях можно найти таблички с именами тех, кто сделал дарение музею, например, в 2002 году, или табличку с благодарностью тому, кто дал деньги на ремонт зала в таком-то музее. А имена двух замечательных коллекционеров рука не поднимается написать?

Черт с ним, оставим в покое неизбывный, неблагодарный к собственному отечеству, его истории и его великим именам, не научившийся чтить, уважать, извиняться и делать жесты совковый менталитет. Забудем, что Щукин, по первому завещанию 1907 года, после смерти первой жены и так велел передать коллекцию Третьяковской галерее и лишь в 1926 году, поняв все про «новую власть», изменил завещание в пользу второй жены и детей. Забудем, что его коллекция без всякой национализации была открыта в его собственном доме для посещения, для людей, то есть фактически жила уже в музейном режиме. Забудем об унижениях, которым подвергся Щукин после национализации коллекции. «Он стерпел, когда галерею национализировали, а его назначили заместителем хранителя; стерпел, когда приходилось водить экскурсии. Не выдержал только, когда комиссар потребовал «переехать вниз» в собственном доме», — из статьи Натальи Семеновой. Забудем, наконец, что внук Щукина Андре-Марк передал уже постсоветской России последние работы, приобретенные дедом уже в эмиграции. Не продал, заметьте, а передал, будучи при этом человеком весьма скромного достатка. За что был удостоен... постоянным пропуском в Пушкинский музей. Этим благодарность ограничилась. Оставим в стороне, что Иван Морозов так и не пережил потерю коллекции и умер в 50 лет летом 1921 года.

Давайте вспомним другое. Этим своеобразным «фондом национального достояния», включавшим в том числе и экспроприированные частные коллекции, «новой западной живописи», большевики в 20-е и 30-е закрывали дефицит бюджета. То есть бреши в экономике и недостаток средств компенсировался с легкостью за счет продажи «народного достояния», которым мы так гордимся и что и является самым сильным и единственным аргументом в пользу права России на национализированные шедевры. Сохранили для народа. Тут мне вспоминается небольшая экскурсия, которую тогдашний сотрудник советской разведки устроил мне в начале перестройки по квартире Абакумова в Колпачном переулке. Я увидела на журнальном столике вазу Фаберже.

«Фаберже?» — спросила я. Мужчина был с дивным чувством юмора. Он улыбнулся и ответил: «Вот, сохранили для народа».

Когда комиссарам понадобились бабки, про национальное достояние забыли. Забыли масштабно, но я сейчас говорю только об этих двух коллекциях. 4 картины (2 и 2) из коллекций Морозова и Щукина были проданы американскому бизнесмену Стивену Кларку. Не знаю, по какой цене, но в книге Николаса Ильина и Натальи Семеновой «Проданные шедевры России» указана цифра, которую запросили большевики лишь за одну из них — сезановского «Пьеро и Арлекино» из щукинской коллекции — 450 000 немецких марок.

Американец был подходящим клиентом — большинство собственников коллекций эмигрировали во Францию, с которой к моменту пополнения дефицита бюджета за счет народного достояния большевики уже установили дипотношения, и французы не решились бы купить изъятое у живых владельцев. А с Америкой таких отношений на момент покупки еще не было, и все равно Кларк, отлично понимая, что скупает, в сущности, краденое, всю жизнь тщательно оберегал тайну своей покупки и если и выставлял работы, то анонимно. По завещанию 3 работы были отданы в музей «Метрополитен», а «Ночное кафе» ван Гога из морозовской коллекции — в художественную галерею Йельского университета. Предварительная оценка этой картины сегодня — 200 миллионов долларов, по той информации, которой я располагаю. На нее предъявил права наследник Ивана Морозова Пьер Коновалофф. Почему бы и нет? Климта же вернули наследнице. Йельский университет отнесся к иску весьма серьезно. Нас ждет увлекательный процесс...

Вернемся к выставке в Швейцарии. В этой своеобразной капиталистической Мекке. Меня не удивляет нежелание Антоновой лишний раз видеть наследников «своей» лучшей коллекции. Меня поражает господин Джаннада, родившийся и выросший вроде бы в другом месте. И, между прочим, отдающий должное Щукину и Морозову, судя по пиару в преддверии выставки. Почему он не пригасил тех, к кому эти картины имеют куда большее отношение, чем к госпоже Антоновой? Они тут рядом, по соседству, час лету, и говорят с ним на одном языке. Не пригласил.

Теперь я это знаю точно, потому что мне перезвонила представительница его фонда. Ее объяснение было простым и коротким: «Нет, не пригласили, мы не знаем их адрес». Поскольку это объяснение вообще не заслуживает комментариев, то выдвину две версии. Или господин Джаннада не хотел портить настроение госпоже Антоновой. Или господин Джаннада свято верит, что наследников просто не существует. Тогда пресс-службу его фонда надо уволить, всю и сразу. Потому что год назад был скандал в Лондоне, о котором не писал только ленивый. И куда наследников все же в последний момент пригласили. Нехотя, надо сказать. И они оказались в центре внимания и давали интервью, к неудовольствию российских чиновников. И английские журналисты испытывали неловкость перед этими двумя немолодыми людьми, которые вынуждены в странах развитого капитализма говорить о том, что в этих странах считается незыблемым — праве на наследство или хотя бы на признание, или хотя бы на уважение. Или хотя бы на таблички с именами их деда и прадеда рядом с картинами, которые, заметьте, они не просят у русских музеев обратно. Более того, когда четыре года назад господин Джаннада устроил такую же выставку, которую попыталась арестовать компания «Нога» в рамках выяснения отношений с российским государством, наследник Щукина Андре-Марк был категорически против подобных действий «Ноги» и готов выступать на стороне России и господина Джаннада.

Я не верю, что господин Джаннада не понимает, что приглашения двух прямых потомков коллекционеров, чьи картины ты выставляешь, — это просто жест уважения к памяти их деда и прадеда, которые видели и чувствовали искусство на век вперед. К тем, благодаря кому его фонд может устроить этот культурный праздник. Я не верю, потому что западные люди воспитываются в иной моральной парадигме и такие жесты здесь совершенно естественны.

Это потомки тех, кто создали эти коллекции, и они имеют не меньшее право ими гордиться, чем госпожа Антонова или господин Пиотровский. Их дед и прадед в это «вложились», не директор музея имени Пушкина, которая не потратила на приобретение этой коллекции ни копейки и ни цента. И не страна, которая это национализировала и частично этим торгонула. А два давно умерших человека, чьи имена до сих пор не выбиты золотыми буквами на стенах российских музеев, «освоивших» их наследство и с гордостью показывающих его миру. Золотыми буквами — как знак благодарности, как символ раскаяния, как гарантия, что никогда больше Россия не воспользуется большевистским опытом. Это было бы и уважением к внуку и правнуку Морозова и Щукина, которых Россия старается в лучшем случае не замечать. Мне жаль, что господин Джаннада старается вместе с потомками тех, кто национализировал, а не с потомками тех, кто собирал искусство и действительно создал бы бесценный фонд для будущих поколений страны, разрушенной в 1917 году.