Верхняя Вольта с айфонами

Четвертьвековой юбилей ГКЧП, совпавший с назначением на пост министра образования и науки чиновницы, с которой связывают перспективу (а точнее, ретроспективу) советизации сферы производства человеческого капитала, естественным образом провоцирует разговор о том, много ли советского осталось в нынешнем политическом режиме.

Если раньше одну шестую части суши в советском городском фольклоре называли «Верхней Вольтой с ракетами», то теперь наше неизбывное отставание от тех, кого мы все время догоняем, можно охарактеризовать формулой «Верхняя Вольта с айфонами».

И вот эта формула отставания «догнать и перегнать», остававшаяся актуальной и в XIX веке, и в годы сталинской индустриализации, и хрущевской оттепели, и первого срока президента Путина, и последнего срока президента Медведева, роднит нынешний режим не только с советским, но и имперско-монархическим.

Неспособность догнать требует психологической компенсации. Поэтому многовековые комплексы уравновешиваются синдромом превосходства.

И описывается служебной частью речи «зато». Например, «зато мы делаем ракеты» или «зато у нас тысячелетняя история» — в ответ на предложение снизить градус противостояния с Западом ради развития экономики. Помните недавнюю утечку о диалоге двух государственных деятелей?

О да, у нас тысячелетняя история побед и поражений. И мы в последние годы окончательно разучились, в терминах Бориса Пастернака, отличать победы от поражений. И обещанный новым министром образования «взвешенный подход» к «сложным вопросам» истории может привести нас в конце пути к официальному оправданию репрессий и сталинского режима в целом.

А еще у нас тысячелетняя история туалетов во дворе. По переписи населения 2002 года, доля хозяйств с канализацией достигала 71%. За годы восстановительного роста и высокой нефтяной конъюнктуры показатель улучшился — перепись 2010 года показала уже 83% домов с канализацией. Кроме того, специалисты говорят о том, что осовремениванию образа жизни россиян, в том числе обретению горячей воды и отопления, способствовало появление невиданного иностранного чуда — автономных систем обеспечения.

Впрочем, здесь есть масса нюансов. Например, то же самое наличие канализации еще не означает, что домохозяйство является счастливым обладателем собственного туалета — их имеют в квартирах 73% домохозяинов.

Но опять-таки это средняя температура по «больнице», привольно разметавшейся между Калининградом и Владивостоком, правда, с незаполненными пустотами, — согласно государственной статистике, в стране 20 тыс. населенных пунктов без жителей.

Если учесть, что между 2002-м и 2010-м прирост таких мест жительства без жителей составил 48%, можно себе представить, какие цифры даст следующая перепись, если, конечно, власти рискнут ее провести.

А если говорить о несредней температуре, то все очень по-разному с этим «индексом канализации» в больших, средних и малых городах. Исследователи Алла Махрова и Павел Кириллов выделяют понятия «недогорода» и «полугорода». В «Демоскопе Weekly» они пишут: «Почти в трети главных городов страны с населением свыше 250 тыс. человек уровень охвата канализацией жилья составляет лишь 70–90%, и такие «недогорода» уже трудно отнести к городским по стандартам развитых стран».

Но еще раз: зато у нас тысячелетняя история, мы встали с колен и заново обрели чувство великой державы.

«Зато» — это не единственное, что роднит сегодняшний политический режим с антиутопией гэкачепистов, чекистов-утопистов. Возьмем, к примеру, представления о безопасности. Каждый, кто побывал за границей, — потенциальный агент западного влияния.

Эффективный способ борьбы с ним — не только закон об иностранных агентах или «закон Димы Яковлева», но и фактический запрет на выезд за границу. Если в СССР этот запрет был тотален, то в современной России, где, согласно Конституции, существует право свободного въезда и выезда, власть начинает формировать новый класс — крепостных-невыездных.

Государственные чиновники отдельных категорий уже сейчас обязаны уведомлять кураторов в ФСБ о том, что они выезжают за границу; нежелательны, а кое-где и прямо запрещены выезды силовиков. А это, учитывая тот факт, что государство становится главным работодателем и с каждым годом его экспансия на рынок труда и в экономику в целом усиливается, миллионы и миллионы людей.

Которые, оказываясь на избирательном участке, иной раз строем, превращаются еще и в лояльный электорат.

Такое зависимое положение от государства силовиков, чиновников, бюджетников и членов их семей — а это, оценочно, точно больше 50% населения — естественным образом поддерживает патерналистские настроения и иждивенчество в моделях выживания в кризис. И кто там после этого ждет не локальных, а массовых протестов?

Бюджето- и властезависимое общество, оставаясь формально свободным, судя по тому, как начальство внимательно контролирует не только политическую, но и гражданскую активность, должно быть загнано в корпоративистские ячейки.

Весь СССР состоял в партии, профсоюзах, «добровольных» объединениях, комсомольских, пионерских организациях и в октябрятских звеньях. В России разрешенная гражданская активность ограничивается общественными палатами, общественными советами, «Общероссийским народным фронтом», всякими там юнармейцами и «территориями смыслов», а также НКО, получающими гранты от государства. Одобряемая политическая активность существует в четырех стенах фракций федерального парламента, а если называть вещи своими именами — внутри одной «партии власти» в расширенном понимании.

Монополия на разрешенную гражданскую и политическую активность далеко не единственная. Огромную роль во времена СССР, равно как и сейчас, играла и играет монополия государства на историю. На трактовку исторических событий, на составление списков положительных и отрицательных героев, на огораживание памяти — с похвальбой черными страницами и забвением светлых.

Власть Брежнева легитимировалась священной памятью о Великой Отечественной. Ровно тем же источником легитимации и морального оправдания любых действий пользуется и нынешняя власть. Политический режим приватизировал (или национализировал) национальную память и главную ее составляющую — Великую Победу.

Причем иногда создается впечатление, что «сложными вопросами» при советской власти, особенно на ее излете, можно было задаваться гораздо более свободно, чем сегодня.

Власть ревнует к любой, кроме официальной, трактовке истории, а сам исторический дискурс превращается в историю войн и государственной бюрократии. Такой субъект истории, как народ, присутствует в ней лишь как абстрактная спекулятивная величина, как аморфная субстанция, поддерживающая решения властей.

Даже рыночная экономика в том виде, в каком ее исповедует новая олигархия, которая в нулевые годы переделила уже приватизированное, превратилась не в капитализм, а в «коммерциализованный совок», извлечение ренты из своего кресла, служебного положения, близости к верховной власти.

Советской власти нет. СССР нет. И эта власть не советская. Скорее, сходство объясняется тем, что все авторитарные режимы во многом «счастливы одинаково». Но тем не менее «совок» впитан в кровь, почву, привычки, суждения, модели поведения и выживания, в политическую культуру и просто культуру.

Причина в том, что декабрь 1991 года был не концом империи, а точкой начала ее настоящего развала. И этот развал не закончился.

Он продолжается, что становится слишком заметным в Донбассе, в Крыму, в телекартинке, головах людей и практике власти.