Цивилизация
Фигура Чарльза Мэнсона, отбывающего пожизненный срок за организацию нескольких убийств в 1969 году (в частности, по его указанию была убита Шарон Тейт, жена Романа Полански) и регулярно подающего безуспешные прошения о помиловании, внезапно стала предметом интереса творческих людей — так, буквально на днях о своих планах экранизировать жизнь бывших коммуны «Семья» и ее лидера объявил Квентин Тарантино. В пятницу, 21 июля, свой спектакль, основанный на биографии этого маньяка, покажет «Мастерская Брусникина» — один из самых живых московских театральных коллективов. Точнее, покажут его два ее артиста — режиссером выступил Семен Ступин, а автором идеи и исполнителем единственной роли — Василий Буткевич. Кинозрители знают этого актера по главной роли в знаменитой картине «Тряпичный союз», а зрители театральные — по ролям в «Это тоже я», «Выключателе» и практически всех постановках «Мастерской». «Газета.Ru» поговорила с артистом о том, почему для разговора о пути обычного человека к безумию хорошо подходит форма театральной постановки.
— Можно было предположить, почему автор «Криминального чтива» может заинтересоваться фигурой Мэнсона. А у вас откуда интерес к этому неоднозначному персонажу?
— Все довольно просто — я выпускник курса Дмитрия Брусникина (в Школе-студии МХАТ. — «Газета.Ru») и актер его «Мастерской». Года два назад Дмитрий Владимирович посоветовал каждому из нас сделать по моноспектаклю. Я стал думать, о ком или о чем сделал бы такую постановку я.
И понял, что меня занимает вопрос – как нормальные в целом люди скатываются к патологии?
У меня в голове созрела некая галерея из семи персонажей — самых известных маньяков и убийц всех времен и народов. Ставить про всех — жизни не хватит, но я решил начать с самого, скажем так, известного.
— Что в этом спектакле от вас, а что от режиссера Семена Ступина?
— Мы дополняем друг друга — он придумывает решение спектакля, его наполнение, интерпретацию идей. А за сами идеи и слова отвечаю я. И мне очень приятно, что я работаю с режиссером, который вместе со мной идет на ощупь — а не лучше меня знает, куда встать и как что играть, как это часто бывает. И очень ценю то, что Семен оставляет мне много пространства, много воздуха для того, чтобы придумывать.
— У знаменитого русского драматурга и режиссера Ивана Вырыпаева была пьеса и спектакль «Июль», главный герой которой от первого лица рассказывает о том, почему и как пришел к решению убивать.
— Когда я стал готовиться к спектаклю, я первым делом стал исследовать, как в художественной литературе показывается маньяк, и «Июль» был первым, с чем я ознакомился. Но мне было важно говорить не о некоем обобщенном, художественном образе безумца-маньяка,
а о реальном человеке, жившем в реальном мире. Он жив, сидит в тюрьме, регулярно просит о помиловании. И он действительно говорил те слова, которые мы говорим со сцены.
— То есть вы делаете документальный спектакль?
— Не совсем. Скажем так — документальный в этом спектакле только текст книги «История Чарльза Мэнсона, рассказанная им самим». В инсценировке мы убрали романтику и сентиментальное отношение к герою и оставили голые факты. Все остальное — это некое исследование души, внутреннего мира этого сложного и интересного персонажа.
— Есть точка зрения, что в случае как раз с такими персонажами текст бывает настолько сильным, что какое-либо режиссерское решение только отвлекает.
— Вы не думайте, пожалуйста, что мы зациклены на нашем персонаже. Мы на его примере разбираем, что вообще происходит с человеком, когда он от нормальной, уравновешенной жизни начинает плавно двигаться в сторону безумия. Я, грубо говоря, не играю Чарльза Мэнсона. Я скорее играю человека, который оказался в его обстоятельствах.
— Скажите, а как вам кажется — почему коммуна «Семья» перешла от безвредного образа жизни хиппи к убийствам?
— А это как раз и история про человека, обладавшего внутренней силой и харизмой и с этой силой не справляющегося. У него действительно были все возможности — стать музыкантом, художником, философом. Но он выбирает резьбу ножом по людям. Собственно, она как ураган и закручивает нас в какие-то смерчи, которые оказываются много сильнее нас.
— А вы в себе видите такую силу? У вас были личные причины, параллели со своим героем?
— Не могу комментировать молву, но любой актер ищет параллели с героем и личные причины заниматься тем или иным проектом. Мы с Семеном сознательно воспринимаем наш спектакль не как, упаси бог, шоу, а как духовную практику. Практику поиска таких сил в себе, осознания их.
— Молва приписывает как раз театральным людям необузданные эмоции. С другой же стороны, известно, что театр обладает сильнейшим терапевтическим эффектом — как в отношении тех, кто им занимается, так и в отношении тех, кто ходит на спектакли. Такая стихия в театре — она ведет ко злу или ко благу, как вам кажется?
— Думаю, что она является благой даже в том случае, когда она имеет черты разрушительной. Знаете, даже у славян-язычников была Навь, сила, которая олицетворяла тьму и хтоническое начало... Если знаешь врага в лицо и можешь назвать демона по имени, то вырываешь ему зубы — он не имеет над тобой силы.
Театр же часто и показывает не то, как все прекрасно — а как преодолевать и вылезать из того, что непрекрасно.
— Скажите, а вот контекст 60-х – 70-х — то есть та эпоха, в которую происходят события, — она вызывает у вас какой-то интерес или для вас это просто еще одна глава из учебника истории?
— Так само получается. Несколько лет назад мы с моими друзьями из «Мастерской Брусникина» делали спектакль-концерт по книжке Хантера Томпсона «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». А теперь я берусь за спектакль о Чарльзе Мэнсоне. Очень плодородная на сюжеты эпоха.
— В чем залог этого плодородия, как вам кажется?
— В том, что это был не новый порядок, а переходный момент. Хиппи старели, Америка превращалась в военное государство. Распаленные свободой, эти люди уже не знали, куда с ней пойти и куда себя применить — в обществе не находилось достаточного количества… смыслов приложения сил. Они просто не знали, куда приложить силы. И сходили с ума.
— Простите, а никаких параллелей с эпохой нынешней вы не видите?
— Вижу. Ни я, ни наш театр не знает, что будет с ним завтра. И мы живем по этому принципу. И даже спектакли ставим.
