Цивилизация
«Скучнее Италии места нет»
Писатель Николай Гоголь горячо любил Италию, в которой прожил более пяти лет. «Кто был в Италии, тот скажи «прости» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю», — считал классик.
Первое впечатление об Италии напомнило Гоголю родную Малороссию. В частности, он заметил схожую тягу к консерватизму в быту у местных:
«Как будто бы я заехал к старинным малороссийским помещикам. Такие же дряхлые двери у домов, со множеством бесполезных дыр, марающие платья мелом; старинные подсвечники и лампы в виде церковных. Везде доселе виделась мне картина изменений; здесь все остановилось на одном месте и далее нейдет».
Познакомившись поближе с Римом, Гоголь начал воспринимать город как свою духовную Мекку, а итальянцев — «первым народом в мире, одаренным эстетическим чувством до такой степени, что понимается только пылкою природою». Кроме того, писатель восхищался остроумием итальянского народа, но при этом признавал чуждую северным европейцам размеренность жизни и леность.
Литературовед Юрий Манн отмечал, что Гоголю особенно нравилось в местных чувство свободы, которое соседствовало с открытой оппозиционностью по отношению к власти. Писатель признавался, что ему запомнилась эпиграмма, опубликованная к празднованию римского карнавала: «Богу угоден карнавал, но не угоден кардинал».
Николай Гоголь
Wikimedia CommonsРусский классик быстро выучил итальянский и даже, по словам владельца любимого кафе Гоголя, научился отменно готовить спагетти. На несколько лет Аппенинский полуостров стал для него вторым домом. Однако вскоре пылкие чувства сменились более прозаическими, и Гоголь возвратился на родину. Тем не менее именно в Италии он написал свой opus magnum — «Мертвые души».
Другой русский классик, автор «Недоросля» Денис Фонвизин задолго до Гоголя также испытал смешанные чувства по отношению к этой стране. С одной стороны, ему по душе пришлись культурно-исторические памятники Рима, а саму Италию он ценил как родину гуманизма.
«Чем больше видим мы его [Рим], тем, кажется, больше смотреть остается», — подмечал писатель.
Но в то же время жизнь простых итальянцев он называл «несносной скукой», раздражаясь от беспечного уклада жизни.
«Вообще сказать можно, что скучнее Италии нет земли на свете: никакого общества и скупость прескаредная», — резюмировал Фонвизин.
«Япония — тюрьма с прекрасной природой»
В стереотипном представлении европейцев XIX века Япония была недосягаемой страной невиданных сокровищ, — страна два столетия была, по сути, полностью изолирована от остального мира. Писатель Иван Гончаров оказался одним из первых, кто отправился в Страну восходящего солнца в составе российской дипмиссии на фрегате «Паллада» в 1853 году. Целью делегации было налаживание торгово-экономических и дипломатических отношений между странами.
«Вот этот запертой ларец, с потерянным ключом, страна, в которую заглядывали до сих пор с тщетными усилиями склонить и золотом, и оружием, и хитрой политикой, на знакомство. <...> Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеется над нашими попытками просветить ее», — описывал первую встречу со страной Гончаров.
В целом писатель охарактеризовал увиденное как абсолютный застой: страна была лишена исторического и экономического развития. По его мнению, этому способствовал политический курс сёгуната:
«3десь почти тюрьма и есть, хотя природа прекрасная, человек смышлен, ловок, силен, но пока еще не умеет жить нормально и разумно».
Японцы же показались Гончарову стариками, изредка впадающими в детство, — по-детски любопытными, но при этом сонливыми и медлительными.
А вот Антон Чехов, вопреки расхожему мнению, так и не доехал до Японии: ему пришлось отменить поездку в эту страну из-за эпидемии холеры. Однако кое-что о ее жителях он все-таки узнал, находясь на российском Дальнем Востоке:
«Стыдливость японка понимает по-своему. Огня она не тушит и на вопрос, как по-японски называется то или другое, она отвечает прямо, и при этом плохо понимая русский язык, указывает пальцами и даже берет в руки, и при этом не ломается и не жеманится, как русские. В деле выказывает мастерство изумительное, так что вам кажется, что вы не употребляете, а участвуете в верховой езде высшей школы. Кончая, японка тащит из рукава зубами листок хлопчатой бумаги, ловит вас за «мальчика» и неожиданно для вас производит обтирание, причем бумага щекочет живот. И все это кокетливо, смеясь», — писал Чехов.
Дикая Шри-Ланка
Во время своего большого путешествия 1890-1891 годов Антон Чехов, начав с острова Сахалин, посетил ряд британских колоний — Сингапур, Гонконг и Шри-Ланку, которую ошибочно относил к части Индии, а сингальцев — к индийцам. При этом Шри-Ланка показалось Чехову раем. Во время своего путешествия по острову писатель даже наткнулся на процессию христианской организации «Армия спасения».
Чехов и сотрудники на Южном Сахалине
Wikimedia Commons«Девицы в индусских платьях и в очках, барабан, гармоники, гитары, знамя, толпа черных голожопых мальчишек, сзади негр в красной куртке... Девственницы поют что-то дикое, а барабан — бу! бу! И все это в потемках, на берегу озера», — описал процессию Чехов в письме к другу.
В конце своего отдыха на Цейлоне мастер сатиры зафиксировал свое отношение к местным женщинам:
«Я по самое горло насытился пальмовыми лесами и бронзовыми женщинами. Когда у меня будут дети, то я им скажу не без гордости: »<...> В свое время я имел сношение с черноглазой индуской... где? В кокосовой плантации в лунную ночь».
C Цейлона писатель привез мангустов. Однако уже в Москве Чехов сдал животных в зоопарк. Писатель не смог справиться с вольным и неугомонным характером зверьков, которые часто сбегали из дома.
«Нет народа смиреннее китайцев»
Иван Гончаров в своем путешествии на фрегате «Паллада» побывал и в китайском Шанхае, который находился под большим влиянием европейцев.
«Суда и джонки, прекрасные европейские здания, раззолоченная кумирня, протестантские церкви, сады — все это толпится еще неясной кучей, без всякой перспективы, как будто церковь стоит на воде, а корабль на улице», — зафиксировал он свои первые впечатления от города.
Китайцы поразили путешественника своими навыками в рыболовстве, а также бурной деятельностью. Гончаров отмечал, что на улицах не встретишь местного, не занятого каким-либо делом.
Шанхай, 1860-е
Culture Club/Getty ImagesВо времена посещения Гончаровым Китая здесь вовсю хозяйствовали англичане, а Гонконг и вовсе был колонией Британского королевства. Писателю претило обращение англичан к китайцам, так как «они не признают эти народы за людей, а за какой-то рабочий скот». При этом китайцы, на его удивление, вели себя учтиво и подобострастно.
«Нет, конечно, народа смирнее, покорнее и учтивее китайца», — считал Гончаров.
Впрочем, Антон Чехов был другого мнения. Он увидел в Гонконге «нежную заботливость» англичан о своих служащих, которая выражалась в развитии города. Писателю особо запомнились чудесные бухты, прекрасные дороги, музей и ботанические сады.
«Ездил я на дженерихче (рикша – Газета.Ru), т.е. на людях, покупал у китайцев всякую дребедень и возмущался, слушая, как мои спутники россияне бранят англичан за эксплуатацию инородцев. Я думал: да, англичанин эксплуатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплуатируете, но что вы даете?» — писал он.
Знакомых же китайцев Чехов считал добродушными и смешными, но некоторые ассоциации были весьма нелестными:
«Китайцы напоминают мне добрых, ручных животных. Косы у них черные, длинные, как у Натальи Михайловны (учительница Чехова – «Газета.Ru)».
Америка, Горький и Есенин
В США Максим Горький отправился в 1906 году по поручению Владимира Ленина. Первое впечатление от Нью-Йорка у писателя осталось весьма теплое.
«Я чувствую себя как дома. Я не пробыл здесь и одного часа, но уже почувствовал, что это крупнейший город и Соединенные Штаты — величайшая страна на земле,» — сказал он на первом приеме.
Максим Горький
Wikimedia CommonsНо вскоре его отношения с этим городом начали ухудшаться. Газета New York World опубликовала статью о том, что Горький – двоеженец и анархист. Это вызвало резонанс в пуританской части американского общества: писателя выставили из отеля, а его авторитет был подорван.
«В Америке думают только о том, как делать деньги. Бедная страна, народ которой занят одной мыслью: как разбогатеть <...> Бессмысленная и постыдная погоня за деньгами и за властью, которую дают деньги, — это болезнь, от которой люди страдают везде», — указывал уже после скандала Горький.
Не сильно понравилась Америка и поэту Сергею Есенину, который сопровождал свою жену, танцовщицу Айседору Дункан на гастролях в 1922-1923 годах. Но, как и с Горьким, первые впечатления у поэта были сугубо положительными.
Считается, что когда их пароход проплывал мимо статуи Свободы, Есенин в сердцах прокричал: «Я в восторге от тебя, старушка!» После же первой прогулки по Бродвею Есенин даже говорил, что отныне «разлюбил нищую Россию». Но при этом американцы большого впечатления на поэта не производили — он видел в них ограниченность. Языковой барьер лишь добавлял подозрений, что над ним постоянно смеются.
Тяга к алкоголю во времена «сухого закона» привела к тому, что Есенину пришлось доставать и пить плохое вино, а безрассудный нрав выливался в драки и оскорбления по национальному признаку.
Сергей Есенин
Wikimedia CommonsЕсенин в воспоминаниях о США писал, что ему там было очень плохо.
«Лучше всего, что я видел в этом мире, это все-таки Москва. В чикагские «сто тысяч улиц» можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире», — написал он в письме поэту и писателю Анатолию Мариенгофу.
Перед отплытием на родину Есенин назвал США «самой ужасной дрянью», где он чувствовал себя «чужим и ненужным».
А вот Илью Ильфа и Евгения Петрова, посетивших США в качестве корреспондентов газеты «Правда», ко всему прочему впечатлил чуждый тогдашней России быстрый темп жизни:
«Мимо нас люди не шли, а бежали. И мы тоже побежали. С тех пор мы уже не могли остановиться. В Нью-Йорке мы прожили месяц подряд и все время куда-то мчались со всех ног».