Цивилизация
Имперский период российской истории немыслим без «немецкого фактора». Достаточно взглянуть на карту: столичный город — Санкт-Петербург — и его пригороды — Ораниенбаум, Кронштадт, Петергоф, Шлиссельбург — носили немецкие названия.
В XVIII веке немецкая иммиграция стала следствием петровского модернизационного проекта: в Москве и Петербурге появились значительные колонии выходцев из многочисленных тогда немецких государств. Кроме того, после присоединения Эстляндии и Лифляндии (нынешних Эстонии и Латвии) российское подданство пополнили так называемые «остзейские немцы» — аристократы из Прибалтики, традиционно сплоченные и ставшие частью высшей бюрократии.
Заняли они и определенные позиции при дворе — особенно это стало заметно в правление Анны Иоанновны (1730–1740), когда разгорелся открытый конфликт между «русской» и «немецкой» группами при дворе.
Позже в историографии этот период характеризовался как засилье иностранцев, получившее название «бироновщина».
Однако со временем противоречия сгладились. Если в 1760-е годы Михаил Ломоносов еще вел патриотические войны за историю с Миллером и Шлецером, отстаивавшими «норманнскую теорию» происхождения русской государственности в ее радикальном изводе (по их мнению, славянские племенные союзы на создание государства были не способны, в отличие от викингов), то уже к началу XIX века ситуация изменилась.
Тогда России требовались переселенцы, в частности для освоения присоединенных степей Новороссии и Крыма.
Выходцы из немецких государств охотно стали селиться там, а также в среднем и нижнем течении Волги.
Многие немцы совершенно обрусели, частенько принимали православие и становились лояльны к своей новой Родине. Часть сохраняла веру (лютеранство или католичество), но все равно становилась русской по духу. Весь XIX век Россия не воевала с немецкими государствами, за исключением тех, которые поддерживали Наполеона в начале столетия. Поэтому объявление войны 1 августа 1914 года стало шоком и знаком перемен.
Общество бурлило — началось «священное единение».
На улицах городов прошли патриотические манифестации, сотни людей пошли на фронт Первой мировой войны добровольцами, начались пожертвования и развертывания госпиталей для раненых.
Владислав Ходасевич в мемуарах «Некрополь» писал: «Книга неистово патриотических стихов Городецкого «Четырнадцатый год» у многих еще в памяти. Там не только Царь, но даже Дворец и даже Площадь печатались с заглавных букв».
В этих условиях немецкая община оказалась в двойственном положении. Большая часть ее представителей демонстрировала верноподданнические чувства: так, наставник баптистского Дома Евангелия в Санкт-Петербурге Фетлер провел торжественную молитву об императоре и русской армии, а также призвал в проповеди запасных быть верными императору и Родине.
Однако антинемецкая кампания набирала обороты. В «Санкт-Петербургских ведомостях» 15 августа был опубликован фельетон о немецких военнопленных в Вологде, которых разместили в «лучших номерах» вологодских гостиниц. «Они сидели за столиком, что пили, ели... Мне казалось, что я сижу не на вокзале в ожидании поезда, <...> а в бирхалле маленького немецкого университетского городка. Они чувствовали себя так, словно были в своем отечестве», — писал анонимный автор. «Нельзя ли приспособить этих краснощеких буршей к выполнению полевых работ?» — задавал он риторический вопрос. В Прибалтике закрывались школы «Немецкого союза» (что сопровождалось обвинениями со стороны местной прессы немецкого местного дворянства в измене).
31 августа удар по врагу был нанесен и на фронте географических названий: Николай II «высочайше повелеть соизволил именовать впредь» Петербург Петроградом.
2 сентября 1914 года главная городская газета уже вышла с шапкой «Петроградские ведомости».
В небольшой первополосной статье неподписавшийся автор утверждал: «Как-то ближе и ласковее звучит это название русскому уху! В Петрограде <...> засияет отныне новая эпоха, в которой уже не будет места немецкому засилью, распространившемуся по Руси в петербургский, изжитый, к счастью, период нашей истории».
«Всякие бурги должны исчезнуть с географической карты России», — призывал еще один журналист «Ведомостей».
Однако этого не произошло — даже жители небольшого Шлиссельбурга не добились переименования своего города в Орешек. Не исчезли с карты империи ни Екатеринбург (ставший Свердловском только при большевиках — в 1924 году), ни Оренбург (который с 1938 по 1957 год был переименован в Чкалов).
Реакция общественности на это была смешанной. В эти дни уже началась настоящая война — шло сражение при Танненберге в Восточной Пруссии, закончившееся поражением русской армии; в Галиции армия прорывала австрийскую оборону. В столицу и крупные города потоком пошли эшелоны с ранеными.
«Священное единение» начало давать течь. Не приняла переименования и часть интеллигенции. Зинаида Гиппиус писала:
Кто посягнул на детище Петрово?
Кто совершенное деянье рук
Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,
Смел изменить хотя б единый звук?
Название «Петроград» сохранилось за городом до 1924 года, когда после смерти Ленина в январе было принято оперативное решение о его переименовании в Ленинград.
Тем не менее на городских картах остался исторический район Петроградская сторона (расположенная на островах между Малой Невой и Малой Невкой), а в 1963 году появилась станция метро «Петроградская».
Однако название не закрепилось в быту — просторечно город продолжили называть Питером, а в 1991 году, когда вопрос о названии города был выставлен на референдум, жители выбирали из Ленинграда и Санкт-Петербурга. Да и в настоящее время заметного движения «за Петроград» в городе нет.