Цивилизация
— Весьма распространено мнение о том, что русский язык преподают в школах не слишком эффективно. Учащимся предлагается много лишнего, второстепенного, в то время как действительно важные аспекты затрагиваются бегло, вскользь. Влияет ли сложившееся положение вещей на формирование ребенка как личности? Если проблема действительно существует, насколько она серьезна?
— Ко мне вчерашние школьники приходят в бакалавриат, и общая картина та же, что была у нас и раньше: в школе речью не занимаются, если случайно попадется не косноязычный учитель, его ученикам повезло. Внятная грамотная речь не считается достоинством ни в школе, ни в жизни. Качеству речи — и ее звучанию, и, главное, ее содержанию — не придается никакого значения.
— Сегодня лексикон 20-летних значительно отличается от тех, кто на 5-10 лет старше. Возможно, раньше эти изменения происходили медленнее. Почему ситуация поменялась?
— Мне кажется, тут две причины. Первая — невозможность забыть, перенести в беспамятство поток вчерашней речи. Люди живут в густом смоге не развеиваемых ветром времени слов, фраз, мемов, названий произведений, рекламы. Благодаря интернету, соцсетям, благодаря легко находимым и внешне не портящимся текстам, которые то и дело сваливаются на читателя, каждый носитель языка все больше нуждается — и это второй корень новизны ситуации — в противотуманных фарах — в особенных, к текущему моменту привязанных словах, именах, новых мемах: этот речевой материал нужен и для схватывания момента, и для узнавания своих. Вокруг — море чужого, а хочется сказать свое. Вот и контраст. Все как всегда, но и вчерашнее, то есть, вчера актуальное, никуда не девается по миновании актуальности.
Речь общества в целом начинает напоминать бороду неопрятного человека, в которой даже не очень пытливый наблюдатель увидит и хвостик позавчерашней селедки, и желток от сегодняшнего завтрака.
Борода росла медленно, а мусор на ней повисает быстро.
— Вы смотрите на это критически?
— Критически в том смысле, что мы должны различать, что тут к чему. Но у такой густоты и плотности чужой речи есть и большой плюс: никто не может спрятать свои высказывания за новой болтовней. Например, чем дольше торчит в эфире какой-нибудь ньюсмейкер, тем лучше мы видим всю его траекторию. Он о себе уже все рассказал сам. Все его ходы записаны, как бы он ни старался забыть сам и заставить других забыть о сказанном им ранее.
— У каждого поколения свои жаргонизмы, своя манера речи. Почему же каждый раз неологизмы, которые использует молодежь, так ужасают их родителей? Сами ведь такими же были…
— Источник этого, мне кажется, — отсутствие культуры и самодисциплины. Привычка использовать два наклонения — изъявительное и повелительное. Я знаю, как надо, и ты делай, как я знаю. Плоская картина мира. Ну и привычка к насилию со стороны старших. Посмотрите на родителей маленьких детей на улице — как эти здоровенные быки и коровы (по сравнению с крошечным ребенком) дергают свои чада за руки, толкают, пинают, орут на них. Эти люди, старея, уже не могут физически справиться с повзрослевшими детками, но зато могут побрюзжать, что у тех язык не такой, волосы пестрые или серьга в ноздре.
— Волна интереса молодежи к бандитскому и воровскому жаргону, казалось, ушла вместе с 1990-ми. Но сегодня подростков снова тянет к тюремной лексике — всякие «А. У. Е.» и тому подобное. Что это, романтизация «лихих девяностых», которых они даже не застали?
— Тут нет никакой романтизации: носители этого языка в России — политики и бизнесмены, сами журналисты, которые любят «пофорсить» знанием бандитского языка.
1990-е годы ни при чем. Люди просто наслушались и насмотрелись телешоу и собственных родителей.
— Зачастую собеседник, пытаясь поставить себя в диалоге изначально выше, прибегает к выражениям, которые пусть и считаются уважительными по форме, на самом деле скорее свидетельствуют об определенном пренебрежении. Где проходит настоящая грань между уважительным обращением и высокомерием? Как стоит реагировать на подобный стиль общения?
— С иронией бороться нельзя. И обижаться на нее нечего. Если данное конкретное общение — состязание, то ирония — одно из полезных орудий поражения, которым необходимо владеть. Не владеешь — сдавайся, но не обижайся. Если же событие общения — поиск истины или компромисса, ирония становится инструментом познания, но и тогда им нужно стараться овладеть. Мне кажется, с высокомерным человеком полезно общаться тем, чья самооценка невысока. Обычно скромные люди прячутся от снобов и недолюбливают их, хотя могли бы развить в себе всего два-три опорных риторических навыка для сопротивления наглецам.
— Нужно ли стараться разговаривать с людьми из разных социальных групп в более привычном конкретному собеседнику стиле, используя характерные для его речи и круга общения слова и выражения?
— Если вы уверены, что ваш собеседник не поймет вас, почему же не перейти на более понятный ему язык? Но тут есть нюанс. Все-таки лучше не использовать прямо жаргон собеседника, а переходить на третий язык, некую упрощенную версию, которая была бы на полпути от вашего языка к языку собеседника. Представьте себе, что вы приехали в Париж и говорите с французом. Ваш французский из рук вон плох. Француз не понимает по-русски. На каком языке вы заговорите? На английском же. Это справедливо и для говорящих по-русски, но в разных регистрах. Этому, кстати, необходимо учить школьников.
Но в школе не преподают практическую стилистику, не объясняют, например, особенности сквернословия и тому подобную материю.
— Если мы почитаем газеты 1960-х годов, не говоря уже о 1930-х, заметим, что предыдущие поколения говорили и писали, по сути, на другом языке. То, что происходит — это плохо, или это нормально?
— 1930-е и 1960-е — это годы идеологического диктата, газетная речь была насквозь прошита цензурными скрепами. Для понимания этого языка нужна специальная подготовка. Этим в школе, кажется, тоже пока не занимаются. С конца 1980-х и до конца 1990-х, а местами и до середины 2000-х годов казалось, что те времена безвозвратно прошли, но все-таки некоторые приемы и ходы мысли тех времен по-прежнему вирулентны. Язык в целом — не как знаковая система, а как явление общественного сознания, — всегда сильнее отдельного человека или группы людей. А если эта группа людей не следит за собой, неряшлива, не соблюдает интеллектуальную гигиену, то язык эту группу разоблачает.
— Целый ряд слов, которые, на мой взгляд, «атмосфернее» передают суть, чем их современные синонимы, сегодня считаются устаревшими, старомодными и прочее. Редакторы часто негативно воспринимают употребление таких слов в тексте. Имеем ли мы — не только журналисты, а все общество — право использовать в своей речи и в текстах «старые» слова?
— Право-то мы имеем, но не всегда можем. Например, многие редакции требуют предельного упрощения высказывания, почти умерло употребление сослагательного наклонения. Мне кажется, для общества в целом такая примитивизация довольно опасна.
— Есть ли какие-то языковые тенденции, которые вызывают особое неприятие в обществе? Например, многих раздражают феминитивы…
— У нас общество в языковом отношении развито очень слабо. Потакать ему еще больше не нужно.
На феминитивы набрасываются только от неразвитости, от неспособности к трезвой самооценке, от косноязычия.
У Ярослава Смелякова есть стихотворение о слабых и не расслышанных поэтах, которым дан великий язык, но они не знают, как этим языком воспользоваться.
Хочу сказать, хотя бы сжато,
о тех, что, тщанью вопреки,
так и ушли, не напечатав
одной–единственной строки.
В поселках и на полустанках
они — средь шумной толчеи —
писали на служебных бланках
стихотворения свои.
Над ученической тетрадкой,
в желанье славы и добра,
вздыхая горестно и сладко,
они сидели до утра.
Неясных замыслов величье
их души собственные жгло,
но сквозь затор косноязычья
пробиться к людям не могло.
Сейчас в России в общественной речи этот затор. Но он — социальной и культурной природы. Его стараются пробить даже филологи, которые обращают внимание общества на болевые точки в буреломе нашей публичной речи – Ирина Левонтина, Максим Кронгауз, Николай Вахтин, а также филологини, ведущие передачи на радио — Ольга Северская, Марина Королева, Ксения Туркова. Но их усилия не могут даже приостановить — воспользуемся жаргоном СМИ — «подтопления» вторичным продуктом.
— В письменной речи, особенно неформальной, прочное место заняли смайлики, стикеры, мемы. Правильно ли считать, что они обедняют речь? Или, может, наоборот, расширяют возможности передачи информации и становятся новой нормой переписки?
— Я думаю, что на оси обеднение-обогащение мы это явление едва ли объясним. Дело в совершенно новом соотношении устной речи, письменного знака, подвижного музыкального сюжета, в новых форматах общения. Представители поколения печатного слова не в теме, и ориентироваться на их (наши) жалобы не надо. Сосуществуют разные системы общения, распространения информации.
Старшему поколению приходится трудно, и оно иногда хочет, вооружившись шлемом и палкой, дубасить новичков этой жизни по башке.
— Есть ли тенденция к упрощению языка литературного?
— Не думаю, что это упрощение. С распадом системы авторитетности, пожалуй, можно увидеть лишь разрушение старой картины мира с большим культурным центром и периферией, например. Сейчас русский литературный язык пестр как никогда. Просто нет одной песочницы, в которой еще 30 лет назад все сидели. Но главное даже не это: сейчас основную работу для следующих поколений носителей русского языка, как и в советское время, кстати, по-прежнему делают переводчики с других языков. На русском производится, по-видимому, слишком мало вот сейчас глобально ценной культурной продукции.
Социальные практики, политическая идеология современной России безнадежно отсталые, и это отражается на публичной речи сильнее всего.
— Какие языковые тренды сегодня можете выделить лично вы? Возможно, что-то неочевидное для среднестатистического обывателя...
— Главный тренд легко описывается в координатах теории речевых актов. В той ее части, где говорится о перлокутивной фазе и перформативной функции языка. Речь и сама порождена действием и должна порождать действие. Например, если кто-то долго, вдохновенно и нагло лжет, и всем очевидно, что этот кто-то долго, вдохновенно и нагло лжет, должно произойти событие. Носители языка должны не просто увидеть, например, как в сказке Андерсена, «голого короля». Они должны публично друг другу в этом признаться. Чтобы не делать этого, всему обществу приходится врать в квадрате, в кубе. Самоуважения это не прибавляет, а язык — портит. С носителями такого массово испорченного языка просто не хочется иметь дела.