Цивилизация
Раз примерно в пятилетку к нам прилетает из Парижа этот замечательный грузин, чтобы порадовать новым фильмом и подвигнуть тех, кто об этом фильме пишет, на еще одну вариацию общих мест: Иоселиани — мудрец (безусловно), гедонист (ну а какой грузин не гедонист?) и… мизантроп. Последний эпитет муссируется в связи с его творчеством как-то особенно часто и навязчиво. Что, безусловно, чушь, учитывая с какими благостными и умиротворенными физиономиями выходят зрители с фильмов «режиссера-мизантропа», который остается абсолютно вне конкуренции в живописании своих традиционных и горячо любимых персонажей — лузеров, жуликов и забулдыг.
Есть, конечно же, в отрицании этой очевидной любви, передаваемой и зрителю (ну а без любви как еще прикажете терпеть всю перечисленную публику два часа экранного пробега?), что-то от фрустрации, вытеснения желаемого действительным. То безмятежное и благостное времяпрепровождение, в которое погружает своего падшего министра Иоселиани, это, безусловно, «желаемое», то есть рай. А вот общераспространенная установка на карьерный рост и достижение счастья именно что в должности министра, но уж никак не пьющего садовника — наше грустное «действительное», то есть ад. Этим неразрешимым в реальной жизни противоречием мудрый Иоселиани этак игриво и гедонистически поигрывает, так что мизантропами на его фильмах оказываются, скорее, зрители, которые обрекли себя на долгий и тернистый путь в обретении рая, находящегося, как показывает режиссер, на расстоянии вытянутой руки.
Вот и главный герой «Садов осенью» — выпивающий мусье не первой свежести по имени Венсан — преодолевает указанную дистанцию чрезвычайно резво.
Сначала он министр, заседающий в ампирных кабинетах а-ля Тюильри, а через пять минут — безработный выпивоха, праздношатающийся совсем неподалеку: Париж — он город маленький (а действие, несмотря на некоторую условность времени и места, происходит, похоже, здесь).
Разница между первым состоянием и вторым на самом деле несущественная — в Тюильри министр занимался тем же, что и в лесопарковой зоне, вид на которую открывался из его правительственного кабинета. То есть пил, бездельничал и играл в шахматы с секретарем, отлучаясь наружу, чтобы поскандалить с дурой-женой, вручить орден африканскому министру или медаль французскому передовику-колхознику. В общем, министр здесь величина условная и придуманная Иоселиани совсем не с целью уязвить Ширака или вообще какие-нибудь власти, насчет которых он, как и любой здоровый человек, давно уже никаких иллюзий не питает.
И впрямь: ну что это за министры, которые после отставки по доброй воле вылезают из служебной иномарки, чтобы встать на ролики?
Уж если они куда и вылезают, то, наверное, в еще более дорогие иномарки. Наш же чудо-Венсан придуман лишь с целью показать, насколько однообразен, положа руку на сердце, состав человеческого счастья на обоих концах социальной иерархии. Несмотря на шикарные апартаменты, служебный лимузин и то, что пишут обо всем подобном в продвинутых журналах, это все тот же неизменяемый тысячелетиями набор из веселящих жидкостей, игривых женщин и праздного времяпрепровождения.
Свергнутый с поста соперником, который руководил народными волнениями из кустов все той же лесопарковый зоны, Венсан оставшуюся часть фильма со вкусом вдаряет по всему вышеперечисленному — немолодым женщинам, пению под гитару и обширным возлияниям горячительных напитков в компании таких же выпивох. Компоненты варьируется: среди любовниц замечена грациозная африканка, к гитаре присоединяется баян, к собутыльнику в исполнении режиссера — какие-то православные попы, а к бургундскому — самогонный аппарат.
Судя по всему — реально действующий образец, из которого главный герой нацедил рюмку чистейшего, как слеза, первача самому Отару Иоселиани, в тот момент извлекавшему из расстроенного пианино старика Моцарта.
Стоит ли упоминать, что эпикурейские похождения экс-министра со товарищи выполнены в традиционном для Иоселиани мозаичном стиле, когда главные и второстепенные детали уравнены в размерах и склеены сюрреалистичным лейтмотивом в виде переходящих из рук в руки странных штучек — на этот раз это античная статуя, птица тукан и чесалка для спины. Впрочем, по сравнению с предыдущими фильмами «Сады осенью» могут показаться уже не столь безукоризненными, даже малость небрежными (каким, наверное, и полагается быть осенним садам), а изображения коллективных абсурдизмов, в которых Иоселиани большой мастер, не так многозначительно абсурдны и смешны.
Возможно, здесь дало о себе знать сочетание самогона и бургундского, когда на второй половине фильма в голове начинает тошнотворно раскручиваться какая-то монотонная карусель с мелькающими по кругу попами, африканками и античной статуей.
Впрочем, когда головокружение достигает критической отметки, режиссер нажимает на стоп, и вот тут-то зрелище открывается необычайное: под сенью парижского платана мы, оправившись от тошноты, видим всю честную компанию из пьяниц, проституток, забулдыг, но главное — нечто вроде тайной вечери из всех упомянутых по ходу фильма дам, сидящих за одним столом, все подшофе и во главе с мамашей экс-министра Венсана — Марией, мощно исполненной 80-летним Мишелем Пикколи.
И нечего, по большому счету, больше в этих садах искать: сей фильм никакая, конечно же, не осень патриарха Иоселиани, а осень патриархата, эксцентричное возвращение обратно в рай, когда Адам, проблевавшись под деревом, возвращает обратно плоды познания, а мать Мария ссужает его карманными деньгами, чтобы он так и не сходил с этой карусели счастья. Никогда.