Газета.Ru в Telegram
Новые комментарии +

«Полиция заметила, что к Попову не приезжает ассенизационный обоз»

Историк рассказывает о перенаселенности Москвы XIX века и первых санитарных реформах

Историк Анна Мазаник рассказывает об истоках перенаселенности Москвы, о городском быте XIX века и о том, почему к домовладельцу Попову с Болотной площади никогда не приезжал ассенизационный обоз.

Вторая половина XIX века была эпохой кардинальных перемен для многих городов, и для Москвы в том числе. Есть такое выражение: «Москва — большая деревня», так вот, в первой половине XIX века Москва, с низкими деревянными домами, незамощенными улицами, бесконечными огородами и пустырями, действительно очень напомнила разросшуюся деревню. А в конце XIX века это уже был город с миллионным населением, который быстро рос и вширь и вверх, а также интенсивно застраивал пустующие пространства.

Одной из ключевых проблем было не просто то, что население Москвы росло, а то, что оно в определенный момент, а именно вскоре после отмены крепостного права, неожиданно стало расти очень быстро. Если с 1830 по 1864 год число москвичей увеличилось лишь на 30 тыс., то всего за семь лет с 1864 до 1871 год городское население выросло на 238 тыс. человек, а в последующие 25 лет — еще на 400 тыс. Это развитие происходило главным образом за счет миграции.

В последние десятилетия XIX века население Москвы на три четверти состояло из приезжих, а по переписи 1902 года из всех живших в городе мужчин только 12% родились в Москве.

Безусловно, рост города и его населения вызвал много новых проблем, связанных с «метаболизмом», использованием ресурсов и обустройством городской среды. Ведь то, что было незаметно в большой деревне, стало неприемлемым в миллионном мегаполисе. Если в дачном поселке до сих пор можно устроить туалет в деревянном домике в углу участка, то решить таким же образом эту проблему для многоэтажного дома, стоящего в окружении других многоэтажных домов, окажется довольно затруднительно.

Мой интерес к экологической истории возник, когда я занималась социальной топографией и квартирным вопросом в дореволюционной Москве. Современники оставили немало описаний городского быта, которые с разной степенью эмоциональности говорят о тесноте, скученности, сырости московских квартир, недостатке света, вентиляции, отопления, гниющих отходах во дворах, загрязнении воды и почвы. Но очевидно, что экология — это понятие уже ХХ века, в а XIX веке вопросы взаимоотношения человека и окружающей его среды воспринимались скорее в рамках гигиены, которая как раз во второй половине XIX века приобрела в России большую популярность и институциональную базу в виде отдельных университетских кафедр, обязательных курсов, институтов и лабораторий.

Одним из наиболее влиятельных гигиенистов в России был Фридрих Эрисман, швейцарец по происхождению. Он приехал в Петербург в 1869 году как офтальмолог, но потом увлекся исследованием воздействия различных внешних факторов на здоровье человека.

Научную известность Эрисман приобрел, участвуя в масштабном санитарном исследовании фабрик и заводов Московской губернии, после которого Московский университет пригласил его читать лекции по гигиене на медицинском факультете.

Для Эрисмана гигиена была наукой, которая изучала «человека, поставленного в определенные условия» и то, как эти условия влияют на функционирование его организма. Кроме того, в последней четверти XIX века произошел переворот в понимании происхождения болезней, так называемая «бактериологическая революция», которая связала инфекционные заболевания с конкретными возбудителями, микробами.

Это, на самом деле, довольно новое знание для человечества, ему всего лишь полтора века. 150 лет назад представления о том, что такое грязь, чистота, что такое болезнь и откуда она приходит, существенно отличались. До открытий Пастера и Коха преобладала миазматическая теория: считалось, что болезни вызывают миазмы — неопределенное болезнетворное начало, которое связывали с неприятным запахом. Именно эта миазматическая теория во многом и спровоцировала санитарные реформы в западноевропейских городах (например, в Лондоне и Париже) уже в начале XIX века. Логика была следующая: если болезни происходят от разлагающихся нечистот и распространяемого ими зловония, то для оздоровления города нужно как можно скорее удалять все отходы за его пределы с помощью канализации и чистой воды.

Чистота, конечно, тоже определялась главным образом отсутствием видимого загрязнения и ощутимого запаха.

В России санитарные преобразования стали проводиться значительно позже, после того как либеральные реформы Александра II привели к появлению новых действующих лиц в области здравоохранения в виде выборных земств и городских дум, с определенными финансовыми и административными ресурсами. Земства и городские думы могли издавать санитарные постановления, регулировать устройство жилищ, торговых заведений, качество определенных продуктов, вывоз нечистот, дезинфекционные работы и т.п., а также создавать санитарную инфраструктуру. Россия, несомненно, остро нуждалась в санитарных преобразованиях. Вплоть до революции смертность в России оставалась одной из самых высоких в Европе, выше даже, чем в Сербии и Румынии.

Особенно высока была детская смертность: в 1880-е и 1890-е годы в Московской губернии каждый третий ребенок умирал в первый год жизни и только половина родившихся доживала до пяти лет.

Главная проблема санитарного благоустройства заключалась в том, что крупные инфраструктурные проекты: водопровод, канализация, устройство централизованных боен — требовали огромных средств, которые непросто было найти даже такому большому и богатому городу, как Москва. Водопровод в Москве существовал еще со времен Екатерины II, он снабжал город артезианской водой из мытищинских колодцев. Однако наличие водопровода в городе совершенно не означало того, что вода была проведена в квартиру.

На городских площадях устраивались специальные водоразборные фонтаны, куда можно было прийти за водой.

Обычно этот делали водовозы, которые затем доставляли питьевую воду непосредственно жителям. К концу XIX века стало очевидно, что мытищинской воды не хватает, и был построен дополнительный Рублевский водопровод, который снабжал город уже не артезианской, а фильтрованной водой из Москвы-реки. Рост потребления воды в связи с устройством водопровода и связанное с этим предполагаемое увеличение объема жидких отходов были факторами, которые стимулировали устройство городской канализации.

Канализация была, наверное, самым трудоемким и долгим проектом Московского самоуправления:

на ее обсуждение и строительство Городская дума потратила почти 25 лет.

До ее появления основным способом удаления нечистот были ассенизационные обозы. В каждом домовладении существовали специальные выгребные ямы, в которых накапливались человеческие и бытовые отходы. В определенный момент, как правило ночью, в домовладение приезжал ассенизационный обоз, забирал содержимое помойных ям и в специальных бочках отвозил на пригородные свалки. Правда, судя по сохранившимся в архивах жалобам,

обозы не всегда довозили свой зловонный груз до пункта назначения и порой по пути выливали его в канавы.

Канализация в Москве появилась только в 1898 году, довольно поздно по сравнению с европейскими мегаполисами, но раньше, чем в Петербурге, где ее устройство завершилось только в советское время.

Другой важной проблемой санитарного благоустройства был недостаток, а иногда и невозможность контроля за исполнением предписаний. Архивные документы содержат много интересной информации о том, как изобретательны были москвичи в своем стремлении обойти санитарные требования. Например, жителям города было категорически запрещено спускать отбросы домовладений в реки и соединять свои выгребные ямы с городскими водостоками, предназначенными для отвода ливневых вод. Самым простым способом обойти это правило был сброс нечистот в городские водостоки во время сильных дождей, когда поток воды быстро уносил отходы, и вычислить нарушителя было практически невозможно.

Но московский домовладелец М.П. Попов, живший неподалеку от Болотной площади, видимо, не мог удовлетвориться такой временной мерой и устроил на своем участке целую систему труб и поглощающих колодцев для спуска нечистот в водоотводный канал.

Нарушение его открылось только после того, как полиция заметила, что в его домовладение никогда не приезжает ассенизационный обоз,

и для выяснения вопроса, куда же все-таки исчезают нечистоты Попова, городская санитарная комиссия организовала специальные раскопки на его участке.

Санитарные реформы и само развитие общественной гигиены как науки в России находились в тесной связи с политикой. Эта связь была не такой непосредственной, какой она выглядит сейчас в действиях Роспотребнадзора, когда после ухудшения отношений с определенной страной ее продукция сразу перестает удовлетворять российским санитарным требованиям.

В дореволюционной России санитарно-гигиенические вопросы играли важную роль не во внешней политике, а в диалоге интеллигенции с центральной властью. Врачи, особенно общественные и санитарные, которые в своей работе ежедневно сталкивались с беднейшим населением, традиционно находились в оппозиции к существовавшему самодержавному режиму.

В этом свете гигиена, с ее упором на внешние, социальные, экологические и т.п. факторы происхождения болезней, легко вписывалась в оппозиционную риторику. Если причины распространения болезней кроются в неблагоприятных условиях — бедности, скученности, недостатке качественного жилья, слишком долгом рабочем дне, отсутствии страхования, охраны материнства и детства и т.п.,

то в высокой болезненности и смертности российского населения виноваты те, кто создали и поддерживают эти условия, то есть самодержавие и весь существовавший режим.

Неудивительно, что в своих выступлениях на профессиональных съездах российские врачи в числе мер борьбы с заразными болезнями называли введение обязательного страхования и 8-часового рабочего дня, сокращение срока военной службы, обязательное школьное образование, широкое самоуправление и свободные выборы, а также учреждение парламента и принятие конституции.

Поделиться:
Загрузка