Цивилизация
###1###Востребованное средневековье
Современной культурой древние тексты востребованы, хотя живьем и даже в переводах их читают немногие. Но сюжеты европейского эпоса и средневековой литературы современному россиянину известны не по оригиналам, а по бесконечным киноверсиям и рекламной продукции. Ботинки «Камелот», торговый дом «Мерлин Люкс», лимузин «Экскалибур Фантом» (экскалибур — меч короля Артура), кафе «Грааль»... Массовая культура использует эти названия к месту и не к месту. Подозреваю, что среднестатистический россиянин знает об обстоятельствах жизни Мерлина больше, чем об обстоятельствах жизни Ильи Ильича Обломова.
Мода на средневековье не является случайной.
На рубеже XX и XXI века люди стали воспринимать информацию иначе, чем в предшествующие века.
Первым это изменение осознал канадский философ Маршалл Маклюэн, описавший взаимосвязь между способом передачи информации и содержанием этой информации. По Маклюэну мы сейчас переживаем закат «гуттенберговской» эпохи. Мышление человека «эры Гуттенберга» определяется привычкой линейного, последовательного чтения, во многом определяющей способ восприятия окружающего мира и использование последовательных логических операций.
Наступающая «постгуттенберговская» эпоха, по сути, является возвращением к дописьменным эпохам, когда информация поступает одновременно из разных концов превращенного в «глобальную деревню» земного шара, а объем визуальной информации превосходит объем письменной.
Принципы чтения текста и обработки информации, воспринимаемой с экрана компьютера, отличаются от принципов получения информации с бумажных носителей.
Техника чтения в постгуттенберговскую эпоху
Человек постгуттенберговской эпохи читает не так, как читал человек XIX века, когда основным носителем информации была бумага, в первую очередь — книга. Книга задает порядок чтения. В нормальной ситуации она читается от начала к концу. При создании текста писатель исходит именно из этого. Если перед нами детектив, то на первых страницах будет содержаться загадка, а на протяжении последующих дается материал для размышлений, предлагаются и опровергаются неверные гипотезы, а в самом конце читателя будет ждать разгадка. Любая работа, пытающаяся ответить на вопрос «Как сделано литературное произведение?», исходит из того, что текст книги всегда читается от первой страницы до последней. В противном случае ни о какой композиции и логике развития сюжета говорить нельзя.
Начав читать книгу кусками, воспринимая фрагменты не в том порядке, как это задумано автором, читатель уничтожает авторский замысел.
Чтение текста с экрана компьютера устроено совершенно иначе. Даже если вы читаете обычный текстовой файл, трудно избежать соблазна воспользоваться поисковиком и по ходу дела разузнать о составе светящегося вещества, которым была обработана шерсть собаки Баскервилей. Если же перед нами текст с гиперссылками, то прочитать его от начала до конца, не переключаясь на дополнительную информацию, довольно проблематично. Чтение превращается в путешествие по гиперссылкам. Предсказать, куда гиперссылки заведут читателя, совершенно невозможно.
Несколько утрируя, можно сказать, что каждый читатель сам формирует тот текст, который он прочитает.
Это дает основание людям, воспитанным на классической литературе, говорить о смерти чтения и уничтожении литературы. Между тем в истории культуры линейное чтение не является единственно возможной формой восприятия текста. И появилось оно, как мы увидим дальше, задолго до появления интернета.
Привычки читателей, путешествующих по гиперссылкам, пытаются использовать и авторы «бумажных» книг. Классическим примером здесь является «Хазарский словарь» Милорада Павича — «бумажная» книга, дающая читателю возможность самому прокладывать «маршрут» чтения. Поскольку части романа имеют форму словарных статей, снабженных системой перекрестных ссылок, у читателя есть масса возможностей для перемещения по тексту.
Книга, не предназначенная для чтения подряд, не является изобретением компьютерной эпохи. Именно так устроены богослужебные книги.
Византийская поэзия и интертекст
Церковная служба на каждый день составляется из блоков. Текст конкретного богослужения составлен из сравнительно небольшой неизменяемой части и вставных фрагментов. Выбор этих фрагментов подчинен достаточно сложным правилам. Первый комплект вставных фрагментов определяется временем суток. Другие вставки связаны с днем недели, причем песнопения и чтения каждого дня недели отличаются друг от друга. Так, понедельник посвящен бесплотным силам, то есть ангелам, вторник — Иоанну Предтече, в среду вспоминается предательство Иуды, в четверг — апостолы и св. Николай Чудотворец, в пятницу — распятие, в субботу — Богоматерь и все святые, и, наконец, в воскресенье вспоминают Воскресение Христово. При этом тексты каждого дня недели сгруппированы по напевам, «гласам», то есть по мелодиям, на которые они поются.
Всего существуют восемь гласов, а значит, для каждого дня недели есть восемь вариантов текстов. Таким образом, сочетания гласа и дня недели дают 56 вариантов.
Другой блок дополнительных текстов связан с днем календарного года. В определенный день года вспоминаются определенные святые, которым посвящены специальные вставные элементы. Служебные минеи, так называются книги, включающие части богослужения, связанные с днем года, представляют собой 12 томов значительного объема. Еще один блок вставок связан с подвижным или пасхальным циклом (Пасха — подвижный праздник, поэтому этот цикл не совпадает с календарным, минейным циклом). Наконец, самостоятельный цикл представляет собой круг богослужебных чтений из Нового Завета. Количество сочетаний «кубиков», из которых состоит богослужение конкретного дня, колоссально. Текст богослужения сегодняшнего дня повторится лишь через 532 года. Именно столько времени должно пройти для того, чтобы исчерпать все возможные варианты.
Богослужение каждого дня — это уникальное образование, составленное при помощи сложного алгоритма из стандартных текстовых блоков. Оперирование смысловыми блоками и создание при помощи монтажа новых смыслов — важный элемент современной эстетики. Тем интереснее наблюдать действие подобных механизмов в системе, созданной полтора тысячелетия назад и до сих пор реализуемой в православном богослужении.+++
###2###Кликая по ссылкам
Есть и еще одна особенность богослужебных текстов, близкая человеку постгуттенберговской эпохи. Речь идет о словах и выражениях, являющихся отсылками к событиям священной истории. За словосочетаниями типа «камень нерукосечный», «гора несекомая», «купина неопалимая» и т. д. стоят целые сюжеты, которые читатель должен отождествить и понять. Первые два сюжета восходят к событиям, описанным в библейской Книге пророка Даниила [Дан. 2. 31–34]. Здесь рассказывается о том, что Царь Навуходоносор видел во сне гору, от которой без помощи рук отделился камень и сокрушил идола. Это видение христианская традиция понимает как прообраз Рождества Христова: Камень (Христос), отделившийся от Горы (Богородицы), сокрушил языческий мир.
Знаком, отсылающим читателя к этому сюжету, служат выражения «камень нерукосечный» (наименование Христа), «гора несекомая» (наименование Богородицы).
В некоторых случаях метафора подробно раскрыта в тексте песнопения: «Тя величаем, Богородице, вопиюще: ты еси гора, от неяже неизглаголанно отсечеся камень, и врата адова сокруши» [Прославляем тебя, Богородица, говоря: ты гора, от которой неизъяснимо отделился камень и сокрушил врата ада] или же «Камень нерукосечный от несекомыя горы тебе, Дево, краеугольный отсечеся Христос, совокупивый разстоящаяся естества» [Камень нерукосечный и краеугольный от несекомой горы, тебя, Дева, отделился Христос, соединивший разделенные природы]. Читатель или слушатель богослужебной поэзии воспринимает слова «гора» или «гора несекомая» как наименование Богородицы. Это обозначение имеет и иконографическую традицию. Существует иконописный сюжет «Богородица — гора несекомая».
Христианская традиция видит в неопалимой купине прообраз Богородицы, поскольку божественный огонь (Христос) не опалил человеческой природы Богоматери.
В некоторых богослужебных песнопениях этот сюжет расписан более подробно: «Купиною и огнем прописанную в Синаи законоположнику Моисею, и Божий во чреве неопально заченшую огнь, всесветлую и негасимую свещу сущую Богородицу песньми чтуще величаем». [Предсказанную в Синае законоположнику Моисею в образе купины и огня, тебя, во чреве зачавшую огонь и неопалившуюся, светлую и негасимую свечу истинной Богородицей в песнопениях называем]. Эта метафора нашла отражение и в иконографии. Существует икона богоматери «Неопалимая купина».
Христианская традиция видит в трапезе прообраз Богородицы, носившей в себе Христа, хлеб жизни.
В некоторых церковных песнопениях этот метафорический ход описан достаточно подробно: «Трапéзу слова жизненнаго, неискусобрачная Марие, разумехом тя вернии от плода поползшиися, плодом же чрева твоего к свету разумному приведени быхом». [Не знающая брака Мария, трапезу, несущую слово жизни (то есть Христа), видим в тебе мы, от плода падшие и через плод чрева твоего приведенные к невещественному свету]. Существует богородичная икона «Бысть чрево твое святая трапеза».
Однако людям, привыкшим к кликанью по ссылкам и свободному путешествию по имеющимся в сети текстам, такой способ чтения привычен.
Да и «бумажная» литература, как показывает пример Павича, начинает постепенно пользоваться возможностями «нелинейного» чтения. Эти изменения привычного способа чтения делают возможным новое, «светское» прочтение литургической поэзии.
Судя по всему, с литургической поэзией произойдет то же, что на рубеже XIX и XX века произошло с русской иконой. В течение второй половины XIX века шел процесс постепенной расчистки и изучения русской иконы. Но широкая аудитория еще не была готова видеть в иконах произведения искусства. Эстетические вкусы общества формировала реалистическая живопись XIX века, а иконы этим вкусам не соответствовали. Новым взглядом на икону мы обязаны художникам рубежа веков, смело экспериментирующим с чистыми цветами и перспективными построениями. На рубеже веков прошло несколько выставок, на которых древние иконы соседствовали с произведениями художественного авангарда. Новая эстетика позволила понять, что те особенности русских икон, в которых раньше видели техническое несовершенство, являются не погрешностями, а иным способом построения изображения.
В начале XXI века развитие словесности сделало возможным обращение читающей публики к литургической поэзии. Читателям предстоит открытие целого мира, прежде невидимого из-за усложненности метафорики и языкового барьера. +++
###3###
Преодоление языкового барьера
Говоря о возможности включения литургических текстов в круг чтения современного человека, я, конечно же, имею в виду ту сравнительно небольшую часть жителей России, которая читает произведения современной литературы, а значит, готова взять на себя труд вхождения в незнакомые художественные миры. Однако в нашем случае читателю придется столкнуться еще и с языковым барьером, с чтением на церковнославянском языке. Перевод на русский здесь бессмыслен: обращение к церковнославянскому тексту дает нашим современникам уникальный опыт: в оригинале познакомиться со славянской версией византийской литургической поэзии. Напомним, что церковнославянский язык создавался Кириллом и Мефодием именно для переводов греческой церковной письменности. И славянская версия может рассматриваться как национальная версия оригинала. При этом церковнославянский является единственным классическим языком, который человек, говорящий по-русски, может сравнительно легко освоить.
Основная проблема, с которой столкнется человек, учащийся читать по-церковнославянски, — это не грамматика (большая часть форм интуитивно понятна, и запоминать придется сравнительно немного), а порядок слов, часто следующий нормам греческого синтаксиса, и лексика.
И эту проблему придется решать филологам.
Со словами, отсутствующими в современном русском языке, разобраться сравнительно легко. Встретив слово «алектор» или «онагр», читатель легко догадается, что здесь надо посмотреть в словарь, и выяснит, что «алектор» значит «петух», а «онагр» — «осёл».
А вот прочитав в первом послании ап. Павла к Тимофею фразу «Гони же правду, благочестие, веру, любовь и терпение» (1 Тим. 6.11), читателю не придет в голову посмотреть вроде бы хорошо знакомое слово «гнати», и он будет в полном недоумении размышлять о том, почему апостол Павел советует Тимофею гнать правду. Между тем одно из значений слова «гнати» — «следовать», то есть Павел призывает следовать правде, а не изгонять ее. Подобных «ложных друзей переводчика», то есть слов, которые читатель считает понятными и не догадывается заглянуть в словарь, очень много.
Ошибки, которые они провоцируют, часто имеют вполне анекдотический характер.
Например, известный стих псалтири (Пс. 24.15) «Очи мои выну ко Господу» носитель русского языка склонен понимать в том смысле, что глаза следует каким-то непонятным образом вынуть, хотя на самом деле «выну» — это не глагол, а наречие, имеющее значение «всегда». Рассказывают даже анекдот про икону «Очи мои выну ко Господу», на которой изображен грешник, держащий в руках собственные глаза. Знакомство с «ложными друзьями переводчика» помогает и при чтении произведений русской классической литературы. Так, например, в пушкинском «Памятнике» слово «язык» употреблено в значении «народ» («и назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус и друг степей калмык»). В современной русской речи этого значения нет.
К сожалению, общедоступных пособий по церковнославянскому языку практически нет.
Да и с академическими описаниями этого языка дело обстоит не лучшим образом. Тот вариант церковнославянского языка, который в XXI веке сохранился в церковном употреблении, только начинает описываться. Появляется новое поколение словарей. Первой ласточкой здесь стал выпущенный в 2005 году словарь «Церковнославянско-русские паронимы», составленный замечательным современным поэтом Ольгой Седаковой. А год назад в Институте русского языка им. В. В. Виноградова РАН началась работа по подготовке шеститомного словаря церковнославянского языка, в котором будет описана вся лексика богослужебных книг. Здесь будут учтены и «ложные друзья переводчика», и метафорика, и многое другое. +++