Цивилизация
Международный Дягилевский фестиваль проходит в Перми в восьмой раз, то есть впервые он был проведен задолго до появления на Урале дирижера Теодора Курентзиса, который возглавил местный театр в 2011 году. Но только при Курентзисе фест из обаятельного провинциального чествования добившегося успеха земляка (Дягилев родился в этом городе) превратился в грандиозный художественный проект. Мемориальные нотки остались в программе, но главное место в ней заняли громкие сегодняшние премьеры.
Не молиться покойному Дягилеву, но действовать так, будто он жив и может, сидя в пятом ряду, оценить талант и радикализм постановщиков.
Премия «врагу народа»
Награда, учрежденная Дягилевским фестивалем (2 млн руб.), каждый год вручается работающему в музыкальном театре продюсеру, и награждается менеджер за какую-нибудь яркую постановку, сделанную по его инициативе. То есть за то, что человек сумел найти оптимальное сочетание дирижера, режиссера, конкретной оперы, ну и разыскать деньги на то, чтобы проект стал реальностью. Надо сказать, что именно радикальных продюсеров, заинтересованных не в статичных спектаклях-концертах звездных певцов, а в опере как в умном зрелище, более всего ненавидят исполнители, во всяком случае, их значительная часть. В этом году на премию Дягилева были номинированы пять «врагов народа», по инициативе которых появилось четыре выдающихся спектакля.
Итак, ими стали руководительницы Байройтского фестиваля Ева Вагнер-Паскье и Катарина Вагнер, позволившие режиссеру Франку Касторфу в «Валькирии» превратить «золото Рейна» в принадлежащую Советскому Союзу нефть; руководитель Берлинской оперы Юрген Флимм, пригласивший для постановки «Царской невесты» Дмитрия Чернякова: действие было перенесено в наши дни, невеста на сцене была, а царя и в природе не было, его виртуальный образ выстраивала команда пиарщиков; руководитель Английской национальной оперы Джон Берри (за «Воццека» в постановке Кэрри Крекнелл, где герои также перебрались в наше время и к бессмысленному времяпрепровождению теперь добавились компьютерные игры). Четвертым был номинирован Жерар Мортье, с чьей помощью в Перми появилась «Королева индейцев» в постановке Питера Селларса: столкновение мифов индейцев майя и реальности современных конкистадоров с автоматами в этом спектакле производит фантастическое впечатление. Мортье уже нет на этом свете: человек, 30 лет встряхивавший оперное искусство, устраивавший регулярные революции в именитых театрах (прежде всего в Парижской опере) и фестивалях (Зальцбург), умер в марте этого года, и в его честь международное жюри решило не обсуждать в этом году номинантов, а отправить деньги на издание книги Мортье «Драматургия одной страсти». Монолог великого интенданта впервые появится на русском языке и, нет сомнений, вызовет такую же бурю чувств в оперном мире, как вызывали организованные им спектакли.
Три движения для балета
«Творческая» программа фестиваля началась с балетной премьеры: в репертуар пермской труппы, что гордится своей баланчинской коллекцией (собирать которую театр начал первым в стране, раньше Большого и Мариинки), вошли еще три одноактных спектакля хореографа, которого когда-то звали Георгием Баланчивадзе.
В Баланчина его в Европе переделал Дягилев, вовремя утащивший артиста из России; первый из балетов нынешней программы, «Аполлон», и был поставлен в дягилевской антрепризе.
Пермский балет почтительно воспроизвел историю юного бога, устраивающего конкурс среди муз и в любимицы выбирающего Терпсихору. Не была забыта и первая сцена, которую театры периодически выбрасывают: в ней на возвышении сидит, хватается за живот и широко открывает ноги матушка героя, богиня Лето, и после нескольких ее немых воплей на сцену из-под лестницы выпрыгивает спеленутый Аполлон.
Выпутавшись из тряпок, герой в исполнении Никиты Четверикова порадовал чистыми па, но в общении с музами был серьезен, как аспирант, которому профессор впервые доверил экзаменовать студентов.
Балету, что пермяки исполнили вполне внятно, не хватало чуть-чуть свободы и веселья; но это они наверстали в тот же вечер.
И «Рубины» (1967 год, посвящение хореографа Соединенным Штатам, где Баланчин почтил традицию мюзик-холла и слегка пошутил над ковбоями), и «Симфонию в трех движениях», сделанную в 1972-м (тревожная графика, при постановке которой балетмейстер прислушался к объяснениям друга-композитора, что, мол, это эхо Второй мировой войны), пермяки станцевали с таким ясным удовольствием, таким азартом и таким пониманием стиля, что даже вечные театральные старушки прекратили обсуждать вслух, отчего же балет называется симфонией в трех движениях, если движений там в тысячи раз больше.
Почтенных дам смутил традиционный русский перевод Symphony in three movements, что вообще-то означает тривиальное «Симфония в трех частях», но никто так и не решится исправить ошибку еще советских времен. Фонд Баланчина до сих пор не позволял танцевать этот виртуозный, летучий, неожиданно переплавляющий почти черлидерские, чуть агрессивные и потому слегка пугающие танцы кордебалета в тягучий и полный эротических намеков дуэт спектакль еще ни одной труппе в нашей стране. Так что это представление стало первым в России — и могло бы стать хорошим поводом для наведения порядка в переводах. Но, увы, не стало.
О пользе свежей крови
Мировая премьера «Носферату», оперы-перформанса Дмитрия Курляндского, — затея совершенно в дягилевском духе — создание новой музыки, открытие ее, постановка спектаклей, с которых публика уходит, хлопая дверью.
От скандала на премьере «Носферату» спасло только то, что Пермь, как планировал и планирует Курентзис, таки начинает превращаться в дни фестиваля в российский Зальцбург, куда народ приезжает со всего света.
Европейская публика, оккупировавшая местные гостиницы, готова к гораздо более радикальным высказываниям, чем наша, и потому из зала во время представления ушло максимум десять человек (один, правда, изо всех сил шарахнул дверью, чтобы все узнали, как он недоволен).
Греческий поэт Димитрис Яламас, написавший либретто, и композитор Дмитрий Курляндский не собирались рассказывать историю о вампире в голливудском или даже в немецко-экспрессионистском духе.
Имя и герой пригодились им для плетения сетей подземного царства: кто может быть лучшим символом смерти, чем движущийся мертвец? Собственно, весь спектакль — симфония смерти.
Теодорос Терзопулос устроил на сцене скучноватую суету: тут и шествие балетных лебедей в белых пачках, и проходы облаченных в строгие костюмы молодых людей с намертво зафиксированными ножами в руках, и еще один «лебедь» со связанными руками и ногами, вытирающий собой пол; именно из-за этой суеты картинка кажется неподвижной, в то время как в музыке, несомненно, есть движение.
Эта музыка рассчитана на оркестр, человеческие голоса (и певческие, и драматические — партию Корифея произносила Алла Демидова), дрели, пилы и ножи (их регулярно сладострастно точили), и ей мало сцены и оркестровой ямы, в которой командовал Теодор Курентзис. Часть музыкантов разместили в ложах бенуара, и эти дикие и завораживающие звуки заполняли зал до потолка. В партере было неуютно: из этих лож, что оказались за спиной, вдруг раздавалось тревожно громкое дыхание, что-то скрежетало и ерзало по ушам, взвизгивало, надолго стихало и снова начинало скрипуче жаловаться в самый неожиданный момент.
Собственно, полноценная музыкальная картина ада и стала главным событием «Носферату» — и она могла бы прекрасно обойтись без сценических иллюстраций.
Впереди на Дягилевском фестивале — гастроль спектакля C(h)oeurs в постановке Алана Плателя (подарок от мадридского Teatro Real, которым до последних своих дней руководил Жерар Мортье), скрипичные концерты ( Патриция Копачинская, Пекка Куусисто, Андрей Баранов), и концерты фортепианные (Антон Батагов, Алексей Любимов, Олли Мустонен), и выступления Московского ансамбля современной музыки. Завершится фест 30 июня Третьей симфонией Малера, которую исполнит Фестивальный оркестр под руководством Теодора Курентзиса.