Цивилизация
Глотай-глотай, глупый цыпленок, драгоценные самородки, набивай свой маленький желудок золотом. Оно тебя не спасет, его найдет потом в твоих потрохах мясник в штате Вашингтон, да и зачем ты наглотался желтыми драгоценностями, тоже непонятно: наверное, принял за зерно. Но именно 19 марта в 1927 году желтенький монструозный дальний родственник Курочки Рябы покинул этот белый свет.
Все мы чудовища. Странные существа. Кто-то с проблемой психики, кто-то просто некрасивый. Слишком толстый, слишком высокий, слишком короткий, слишком тощий. Где странный цыпленок мог найти самородки на той ферме или в том курятнике, откуда его отправили к мяснику? По-моему, это загадка посильнее загадки убийства на улице Морг. Что-то есть в ней пугающее. А никто и не заметил: все, если вспомнят об этом, говорят только как о курьезе.
Может, и не глотал цыпленок никаких самородков? Может, это мясник в штате Вашингтон подложил в окровавленное тельце тусклые драгоценные «камешки»? А откуда они у него? Зачем вообще надо было рассказывать, что нашел золото в цыпленке?
Возможно, это было необходимое алиби? «Ничего не знаю, золотая желудочная удача, клад, нашел случайно, просто повезло».
Впрочем, зачем я грешу на невинного человека? Наглотался я золотых самородков подозренья, кормлю своего внутреннего монстра. Все мы чудовища.
Уже упомянутый Эдгар По как-то сказал: «Если ты видишь чудовище, то попробуй посмотреть на него издали…».
Вот я на него (на себя самого) и смотрю.
Зачем нам такая большая голова, такой огромный мозг? Чтобы придумать все те многотысячелетние ужасы, которые человек уже придумал (и сколько еще собирается)? Все пытки, все унижения, все способы убить как можно больше людей на расстоянии, даже не запылив манжет.
Зачем у павлина такой большой хвост? В конце концов, это просто неудобно, непрактично. Из-за него ты становишься слишком уязвим. Но мы помним, что иногда важнее не твоя неуязвимость, а твоя неотразимость. Человек – монстр, и павлин – монстр. Мы готовы умереть за ум и красоту.
И, наверное, это неправильно с точки зрения видового выживания (рано или поздно наш плюс перейдет в минус), но мы выращиваем внешнее золото, набиваем живот и голову золотом, мы хотим быть странными и заметными. Путь неприметной полевки – это не наш путь.
Красота и величественный вид (ну то, что мы понимаем под ними) избыточны, самоубийственны, не нужны. Все красивое неудобно. Но я люблю красоту и чужой величественный вид. Поэтому не могу оторвать взгляд от кровавого заката и от лица человека, который мне нравится, не замечая, что в кустах уже притаился тигр, который сейчас оборвет мой нарядный хвост.
«Всякая пленительная красота всегда имеет в своих пропорциях некую странность». Это тот же Эдгар По, кого-то процитировав, подтвердил.
Но тропа прервалась и, темнея,
Склеп возник. Я и вещий мой ум,
Я (не веря) и вещий мой ум –
Мы воскликнули разом: «Психея!
Кто тут спит?!» – Я и вещий мой ум...
«Улялюм, – подсказала Психея, –
Улялюм! Ты забыл Улялюм!»
Да уж как нам ее забыть, дорогой Эдгар? Самое странное стихотворение, которое я прочел в отрочестве, было именно этим стихотворением По.
Все подростки любили его страшные рассказы, перешептывали их вместе с анонимными страшилками по томительным вечерам. Тут даже совпадение слова «морг» с названием парижской улицы в рассказе «Убийство на улице Морг» для нашего русского уха было очень кстати и «работало».
Но я был равнодушен к этим рассказам, мне нравился одно только его стихотворение, сам звук имени: «Улялюм».
Бог его знает, почему. То ли там пряталась Уля (была у меня такая одноклассница, где она, кстати, теперь?), то ли странная девочка Ляля из какого-то советского стишка (но что-то не то было с этой девочкой, что-то подозрительное), то ли этот навязчивый повтор. «Улялюм, Улялюм». Нечто восточное, как будто черноволосый продавец тебе на рынке рядом с кладбищем вослед призывно выкрикивает. «Улялюм, улялюм, сладкий, без косточек!»
Кстати, я вспомнил, кто про хорошую девочку стихотворенье писал. Заодно и выяснил, что же не то было с ней, с этой девочкой. А вот что: у нее было другое имя, не Ляля, а Лида, но тоже с такой же буквы и тоже из двух слогов.
Про девочку Лиду написал Ярослав Смеляков. Вам не кажется, что там музыкальный скелет чем-то напоминает эдгароповское стихотворение? Ну не мог же Смеляков не знать уже хрестоматийного стихотворения «Улялюм», когда писал про свою хорошую девочку Лиду.
Недаром на каменных плитах,
где милый ботинок ступал,
«Хорошая девочка Лида», –
в отчаяньи он написал.
Мы все помним, куда пришел герой стихотворения Эгара По. Да-да, именно. На край могилы. На кладбище, скорей всего. Ну не в чистом же поле ее схоронили, не под кустом. Это же все-таки романтическая барышня, а не стрекоза. А чем на кладбище вымощена главная дорога? Точно. Каменными плитами.
Но даже если это не так и это простое скромное кладбище с песочными или земляными дорожками, все равно какой-то инфернальный призвук в середине смеляковского текста есть. Потом все, конечно, исправится: будет и Южный полюс, и Пушкин, и Гейне как авторитетные свидетели, и будут на синих небесных страницах Москвы светиться красивые эти слова.
Но призрак-то Эдгара По там в середине стишка все равно темнеет.
...Мы несем все эти намеки, аллюзии, все эти выспренные или романтические слова, все эти слова-розы и слова-облака, как олень несет слишком тяжелые свои рога. Эволюция слепа и летальна (это не моя мысль, ее высказала одна женщина-философ). Рога оленя, мешающие ему жить, – последствия тех же гибельных слепоглухонемых мутаций, которые заставили наше сознание стать слишком тяжелым, слишком затратным, слишком маньяческим, слишком противоречивым.
Мы все вымрем. Как вымерли динозавры.
Но, в отличие от них, нас даже в музей палеонтологический не поставят.
Потому что не будет никаких музеев.
На наше место придут более глупые, менее красивые, не такие монструозные. Юркие, как крыски. Серенькие, как мышки. Скромные, но агрессивные, как полевки. А зачем крыскам и мышкам музей?
...Жил-был на свете цыпленок, который ел золото. Он даже не знал, что он чудовище. И только на расстоянии метра от глаз мясника – на разделочном столе – он вдруг явил миру свою драгоценную сущность.