Газета.Ru в Telegram
Новые комментарии +

Смерть на даче

О том, как закрыть дачу и умереть

режиссер, публицист

«Закрываем дачу». Пора.
Это дачи 6 соток. Мало. Мы живем тут с 1985 года. Долго.

Живешь как в банке. Тут забор. Там дом. Сарай, баня, кухня. И еще забор.

Это ведомственные дачи. Их раздавали когда-то сотрудникам одного министерства. За эти 36 лет с дачным товариществом произошли изменения, которые правильно было бы назвать катастрофическими. Патриаршие пруды образца 1985 года (тогда называвшиеся Пионерскими) и нынешние Патрики не столь различны меж собой, как эти наши дачи в советское время и сейчас. Вот она, перед вами, история расцвета и гибели старой шестисоточной жизни.

Наше СНТ потихоньку умирает.

Хотя у нас теперь новый сторож дядя Петя. Борзый мужик, больше других похожий на баснословного русского мужика, хотя он и белорус, если быть технически точным. Мужик хитрющий, видит меня насквозь, я люблю с ним говорить. Хотя не на всякую тему разговор клеится. Он, конечно, националист. И пес у него националист. И бесхитростная жена его Дуся тоже. Дуся называет всех среднеазиатов чурками, а если попросить ее так не говорить, удивляется: «Они ж сами себя так называют!». Удивляется, но не обижается. Дуся баба не обидчивая. Петя умудрился надрессировать своего пса так, что тот ненавидел среднеазиатов. У собаки начиналась форменная истерика, когда он видел таджиков. Так-то он был пес мирный. Ненависть его распространялась и на велосипедистов, так как приезжие, как известно, передвигаются в основном на велосипедах. Если у тебя велик, то миновать сторожку можно было только спешившись и очень медленно.

Тут-то и зациклилась знаменитая трагическая хохма Ремарка о евреях и велосипедистах – виновниках всех бед.

Недавно собаку кто-то отравил. Петя затосковал навеки, обвинил в этом таджиков и повесил при входе огромных размеров табличку: «Не входить, злой пес».

Когда-то это были процветающие участки успешных советских чиновников, в советской табели о рангах занимавших класс, наверное, шестой, далеко не последний.

Соседи наши по даче почти все приехали в Москву из глубоких деревень и тут быстро «выбились в люди». Почему деревенские? Ни почему. Репрезентативная выборка. В Москве куда ни ткни – деревенских намного больше.

При любом дефиците они быстро и из ничего творили уют, рубили сруб, копали огород.

Они не привезли ничего из своих деревень, эти люди, ни шуток, ни вкусного русского языка, ни веселости, как везли сюда с собой одесситы. Это были обезличенные советские граждане, тихие, осторожные, язык за зубами. Эсэсэсэр стер их лица, выветрил дух их земель. Никакой живописности. И язык их был обычный безликий советский язык, они не взяли с собой обаяния своих диалектов. Только Одессе и одесситам в СССР почему-то было позволено сохранить свой шарм. Остальные стыдились своей провинциальности, своей разности – положено было жить и выражаться нормативно, все стояли в одной пионерской линейке мысли вместе носки врозь. Но зато они умели строить дома, добывать во время дефицита материалы для строительства, они знали тысячу и один рецепт, как сохранить яблоки в урожайный год, а число блюд из облепихи – бесконечность и еще одно. Память их сохранила знания, как готовить несъедобные грибы, как солить, мариновать, сушить, закатывать банки. Как вообще не тратить денег. Здесь было принято ходить друг к другу в гости и передаривать старые подарки или перезревшие кабачки – это было нормально, это никто никогда не осуждал.

Кстати, так же жили и советские генералы на советских генеральских дачах размером в несколько гектаров – а не в 6 соток – потому что ничего другого они не умели и не хотели уметь: они так же сажали и копали картошку, советские генералы и их жены.

Был у нас и светский центр нашего дачного социума. Это была соседская дача. Очаровательная семья. Мать, отец, две девочки, бабушка. Старшая внучка где-то набралась английских слов и громко звала бабушку: «Грэнни!». По-английски бабуля. Сама бабушка была Анной Андревной Ахматовой в новом воплощении. Это была новая советская аристократия, в меру образованная, в меру насмешливая, в меру ласковая – в этот дом и в этот сад – похожий на английский сад, как бы намеренно заброшенный, с живописными кустами, а не розами и гладиолусами, как у остальных – тянулись все. Все мечтали, чтобы с ними поговорила Ольга Михайловна. Ольга Михайловна сидела по вечерам с дочкой, курила натурально «Беломор», шутила. Смеялись. Она была, конечно, с дурным характером, Ольга Михайловна. Но осанка. Но достоинство. Но ласковость.

Так было еще 10 лет назад. За 10 лет дачный поселок вымер. И выглядит как запертый Фирс из «Вишневого сада», и только слышно, как далеко в саду топором стучат по дереву.

Если сегодня идти по главной улице нашего СНТ – экскурсия будет жуткой. А ведь это всего-то 20-й км от МКАД. Отличные места. Эту сдержанную красоту ни с чем не сравнить. Гулять по полям. Видеть вечерний туман. Слушать, как молчит туман. Сюда ведет отличная дорога. После того, как это стало Новой Москвой, асфальт кладут и переукладывают нон-стоп.

И ведь это же не умирающая российская глубокая провинция…

Но на 35-м участке Филипповы все умерли, бывший председатель спился и утонул, у Игната Ивановича, который славился тем, что знал наизусть всего Евтушенко, болезнь Альцгеймера, и он никого не узнает. Вот 22-й участок, самая богатая наша соседка, в 48 лет на свой день рождения прямо за столом она вдруг посерьезнела, оглядела присутствующих и спокойно и даже торжественно сообщила: «У меня инсульт». У нее действительно был ранний инсульт, с тех пор уже двадцать лет как она парализованная живет на даче взаперти, за ней круглосуточный уход. С 33-го участка Игорь, такой был умница, его тоже парализовало, он остался жив и почти здоров, но превратился в дурачка. Борис Иваныч умер от рака кишечника, Николай Иваныч – от рака мозга. Степан Иваныч – просто умер. Его нашли в канаве. Собачка очень лаяла. А Ольгу Михайловну ждала страшная смерть. Тоже тут. На даче. Перед этой жуткой смертью своей она пережила внезапный трагический уход своей дочери.

Угас духовный центр наших дач.

Детей и внуков всех этих людей на дачах нет. Дома стоят пустые. Калитки и дверные звонки зарастают паутиной. Магазинчик на входе закрылся, потому что во всем мире не смогли найти сюда продавца.

Что это? Мистика? Злой рок? Греческая трагедия? Дурная экология?

Представим себе тот 1985 год. Начало. Папа любит повторять чей-то афоризм, «как хорошо мы плохо жили». Не знаю, чем ему там было так хорошо в этом плохо. Мне было в этом плохо – плохо. Я помню СССР как страну неуюта и неуважения.

Это был тот же самый 514-й автобус, что и сейчас. И он шел оттуда же и туда же, только стартовал чуть ближе к Москве и останавливался чуть раньше. В плановой экономике какие-то не очень высокого ранга чиновники сели, посчитали и поняли, что граждан, ежедневно желающих переехать из Москвы в Секерино и обратно, ровно 50 человек. Потому пустили по этому маршруту один автобус. На самом деле пассажиров, которые ехали из Москвы в Секерино, было раз в тридцать больше. А это означало одну простую вещь. Это означало унижение. Впрочем, почти все в СССР означало унижение. Этим начиналось. Этим заканчивалось.

Это означало, что несчастный автобус этот надо будет брать с боем, что тебя ототрут, отпихнут, обматерят, скинут с места, даже если оно тебе чудом достанется. Все время своего детства и отрочества я умоляла родителей об одном, мне не надо было ни конфет, ни кукурузных хлопьев – мне надо было только не занимать очередь в чертов автобус номер 514. Просто прийти последними и войти после всех.

Но желанию было не суждено, так сказать, материализоваться… Мы вставали в самую рань, шли занимать первыми очередь в 514-й. Стояли, ждали, ждали, стояли. А когда он приходил – будь проклято это число – налетали какие-то могучие люди – мы отлетали первыми. Начиналась давка, не то, чтобы давка, а целый бой. Мне было вообще не куражливо драться за место, я была ребенок.

И вот все эти люди ехали. Те, кто казнил, и те, кого казнили. Зачеркнуто. Те, кто отталкивал. И те, кого отталкивали. Ехали вместе. Приезжали вместе. Шли вместе отдыхать.

Копали. Копали. Мариновали. Солили. Потом обратный путь. Это называлось отдых.
Жар нежных.

С тех пор прорыли пятьсот новых станций метро, того и гляди дотянут метрополитен до нашего участка.

Мы, конечно, едем на своей машине – после той детской травмы я купила первый автомобиль в 23 года и носа из него не показываю. У нас все хорошо. Только одни мы на дачах. Сейчас вот дачу закроем, так даже и нас здесь не будет, только не забыть воду слить, пол покрасить, деревья напоить, печку протопить, чтоб сажа сгорела, листву собрать, чтоб куколок гусениц не было, розы обрезать на 20 см, клубни георгинов выкопать…

Нет тут никакой мистики. Нет никакого рока. Нет никакой трагедии, а если и есть – то оптимистическая. Просто эти советские дачи морально устарели. Вместе с моделью отдыха этих людей. Их дети живут за границей или покупают себе где-то новые дачи, с участком побольше и уже со всеми подведенными коммуникациями. Я не знаю, как выглядит их досуг, но как-то не так.

Загрузка