Цивилизация
— В вашей новой книге «Кольцо из фольги» присутствуют размышления о том, как по-разному мать и дочь реагируют на одни и те же события. Могут ли люди осознанно влиять на восприятие внешних обстоятельств?
— Могут, если зажмурятся и заткнут уши. Или сознательно обрекут себя на полную изоляцию, одиночество. Но книга не об этом, а как раз о том, насколько события влияют на человека. О том, что память — защитный механизм для психики. Иногда проще забыть, подменить воспоминания фантазией или правдоподобной картинкой, в которую начинаешь верить, чтобы не сойти с ума от горя или не разрушать свое собственное, уже сложившееся представление о том или ином событии жизни.
— Также в аннотации отмечается, что читатели книги будут «и плакать, и смеяться». Получается, это трагикомедия? Насколько сложно создавать такие истории?
— Трагикомедия, на мой взгляд, самый сложный жанр. Написать так, чтобы читатель смеялся сквозь слезы, — высший пилотаж. Но я пишу о нас, обычных людях, их быте, судьбах. А жизнь сама по себе трагикомедия. Ей в этом жанре нет равных. Часто остается только списывать с реальности.
— Почему произведение носит такое название? Кольцо из фольги — это какой-то символ, который раскроется при прочтении?
— Память — это запахи, игра света, а также тактильные и предметные ощущения. Мягкая игрушка, засушенный цветок, самодельное кольцо, скрученное из шоколадной обертки или проволоки от бутылки шампанского… Кстати, правильно она называется мюзле, ударение на последний слог. Предметы быта вызывают в памяти воспоминания — почему иногда восторг вызывают предметы в антикварных магазинах: это радость узнавания («И у меня такой же был!»). Моя память — чашки, ложки, сковородки, стулья. И я за них цепляюсь, чтобы не забыть. Не забыть, в сущности, свою собственную жизнь и особенно детство.
— Присматриваетесь ли вы к людям, чтобы разглядеть в них что-то для будущих характеров персонажей?
— К людям — в меньшей степени, а к тому, что называется «обстановкой», — да. У меня репортерский взгляд на жизнь, я часто подмечаю детали интерьера. Ковры, занавески, ручки на шкафах… И уже потом могу населить эти интерьеры любыми персонажами, по форме шкафа понимая, какие из него вывалятся скелеты.
— Как к вам приходят идеи сюжетов новых книг? Внезапно под влиянием каких-то факторов — или вы целенаправленно садитесь за работу и придумываете?
— Сюжеты подсказывает жизнь. Как говорит мой редактор, «к вам муза приводит персонажей за руку». Но мне нужно находиться внутри ситуации, быть ее участником или хотя бы проходить мимо. И тогда достаточно одного слова или фразы, чтобы родился сюжет. Иной раз истории вырастают из чашки со сколом, стоящей на столе, трещины на двери. А вот за кем можно наблюдать до бесконечности с удовольствием — это за детьми, источником вдохновения.
— Удается ли вам абстрагироваться в свободное время от сюжетов книг, над которыми работаете?
— Конечно, иначе бы меня давно отправили в психушку. С персонажами я не разговариваю, они не диктуют мне, как хотели бы умереть или куда направить сюжет. В обычной жизни я мама, жена, домохозяйка. Когда не могу придумать заголовок или тяжело дается текст, начинаю что-то делать руками — красить, клеить, готовить. Когда сын был маленьким, а в доме невыносимо пахло булочками, свежеиспеченным хлебом, он кричал: «Ура, у мамы депрессия!». Если вдруг в квартире пахнет лаком, потому что я вдруг решила перекрасить кухню, или валяются куски ткани для перетяжки обивки на стульях, семья знает — мама не сошла с ума, а просто у нее наступила определенная стадия в работе над книгой.
— Татьяна Устинова посвятила многие романы героине Мане Поливановой. Работаете ли вы над подобными серийными проектами, или в каждой книге — новый герой?
— Конкретного героя, переходящего из романа в роман, из повести в повесть, нет. Впрочем, во многих книгах, в том числе в «Кольце из фольги», вновь и вновь возникает особый «персонаж» — мое детство в северокавказском селе, а значит, бабушка и мама, знахарка Варжетхан, лучшая подружка Фатимка. Такие же переходящие персонажи в некоторых книгах — дети. С детей я списываю буквально. Они неповторимые, невероятные, самые лучшие рассказчики. И детскую речь, их шутки, высказывания невозможно придумать, попытаться скопировать. Повествование в романе «Лишние дети» ведется от лица шестилетней героини. В книге «О чем говорят младенцы» историю «рассказывает» годовалая малышка. В книге «Кольцо из фольги» рассказчицей стала 15-летняя девочка-подросток.
— В одном из интервью вы сказали, что вам комфортнее работать в режиме графиков и дедлайнов. Не утомляет ли такая зависимость от времени, не влияет ли это на вдохновение?
— Я все-таки родом из журналистики, десять лет в ежедневных газетах и разнообразных журналах не проходят даром. Были времена, когда минута опоздания сдачи текста в номер штрафовалась. И накопленные за месяц штрафы расписывались на весь отдел. Только в отделе всегда знали, кто виноват. Выход книги — это работа огромной издательской команды. Если я не сдам рукопись в срок, пострадают все — редактор, корректоры, дизайнер, художник, отдел маркетинга и так далее. Это такая же работа, как и все остальные. Я не могу позволить себе подвести людей. Вдохновение — каприз, инфантилизм, если хотите. Работа писателя предполагает ответственность, обязательства, профессиональную порядочность и самодисциплину.
— Вы во всем приветствуете графики? Если, например, дедлайна не будет, есть ли вероятность прокрастинации — откладывания дел на потом?
— Моя бабушка говорила: «Не надо откладывать на завтра то, что мог сделать вчера». В семье, где есть дети, вся жизнь подчинена графикам — уроки, тренировки, отвезти, привезти. Вовремя накормить, вовремя встать и лечь. Иначе завтра посыплется все. Я пунктуальна до истерики. Обычно прихожу на встречи заранее и всех жду. Опоздание на пять минут — кошмар, трагедия. Зато если я опаздываю хотя бы на две минуты, все начинают вызывать милицию, скорую и пожарных — значит, что-то случилось.
— Контролируете ли вы съемки фильмов по вашим книгам?
— Нет, никогда. Над экранизациями работали профессионалы, которым я дала материал или толчок к самостоятельному творчеству, и было бы странно, если бы я вмешивалась в их работу. К тому же я считаю, что экранизации — отдельный жанр, фильмы снимались «по мотивам» моих книг, так что я предпочитала стоять в стороне, восторгаться и благодарить за то, что книги получили новую жизнь.
— Что вы чувствуете, презентуя свои книги на встречах с читателями? Есть ли у вас с ними какая-то ментальная связь? Или, может быть, наоборот, вам не очень нравятся скопления людей?
— На каждой встрече убеждаюсь, что мне очень повезло с читателями. Они умные, с чувством юмора, искренние. Встречи для каждого писателя важны. Ты понимаешь, что есть не виртуальные, а живые люди, которые ждут новинку, читают, любят, говорят слова поддержки. У меня есть поклонники, которые приходят почти на все встречи. Например, мама с дочкой — ребенка я видела еще малышкой, а сейчас она прекрасная барышня. Девушка-школьница, ставшая студенткой. Она росла в буквальном смысле на моих глазах, поступала в институт. У нее полная коллекция моих книг, включая самые первые издания. Когда вижу знакомые лица в зале, это счастье.
— Кто, как правило, приходит на встречи? Вероятно, большая часть — женщины, но есть ли среди ваших читателей мужчины и дети?
— И мужчины, и дети. Если на встрече есть хоть один ребенок, все пройдет идеально. Дети задают самые интересные вопросы. И они чувствуют неискренность, фальшь. Такие встречи всегда самые честные, самые трогательные. Если раньше мужчины приходили подписать книгу для жены, сестры, тети, мамы, то сейчас просят подписать именно им.
— Знакомы ли с вашим творчеством ваши дети? Интересуются ли они, над чем вы работаете?
— Мою работу они уважают, но для них я — мама, а не писатель (хотя мои детские книги они читали). Так было всегда. В школе, в спортивных секциях, я всегда была просто мамой Симы и мамой Васи. Даже в нашей школе, где учились и сын, и сейчас учится дочь, никто не знал, что я автор «Дневника мамы первоклассника» и продолжения «Второй раз в первый класс». Детям, своим и чужим, я помогаю написать сочинение или стихотворение на школьный конкурс. «Получаю» за это тройки и совсем не первые места… Мне звонят приятельницы и просят помочь с прохождением олимпиад по русскому или литературе, объяснить ту или иную тему. Для детей я Маша, которая может быстро рассказать про однородные члены предложения, проверить синтаксический или морфологический разбор. И в этом мое счастье.
— Были ли в вашей жизни периоды, когда вы задумывались о другой профессии?
— О другой профессии нет, никогда. Скорее, думала сделать паузу, когда уставала. Говорила, что все, больше не могу. Муж и дети отвечали, что да, мам, бросай. И тут же придумывали мне еще 20 «временных» работ — от выпечки пирогов на дому до частного детского сада, от репетиторства до перетяжки мебели, шитья игрушек или вязания крючком платков и салфеток. Как-то я спросила своего уже взрослого сына, готов ли он меня содержать в старости. Он пошутил, что всегда оплатит мне личного тренера и пластического хирурга. Но работать я должна. Он прав. Работа — мое счастье, спасение, независимость, драйв, в конце концов. Моя обычная жизнь, в которой любимая работа была всегда.
— Чем вы предпочитаете заниматься в свободное от писательства время? Какие у вас хобби?
— Читаю толстые, именно толстые, романы-новинки (в основном иностранной литературы, из последнего — «Зимний солдат» Дэниэла Мейсона и «Рассечение Стоуна» Абрахама Вергезе) и перечитываю классику. Смотрю кино и сериалы. Занимаюсь с ученицами — дочками подруг. Шью, вяжу. Но свободного времени не так много. Заканчивая рукопись, я, как правило, знаю, о чем будет следующая.
— Любите ли вы готовить для своей семьи? Какое у вас коронное блюдо?
— Готовить не люблю, но делаю это каждый день. Коронного блюда нет. Скорее, кавказская кухня — осетинская, грузинская, армянская — предполагающая много специй и зелени. Муж любит одно, сын другое, дочь на вечной диете, как спортсменка. Есть и благодарные друзья, которые не скрывают, что хотели бы почаще у нас появляться… из-за еды — а это замечательный стимул. Так что у меня нередко два супа, три варианта вторых блюд. Сейчас сын учится в магистратуре, переехал, живет отдельно и недавно спросил, как я вообще готовила. Холодильник забит едой, но он никогда не видел, чтобы я умирала у плиты. Я готовлю так, как делали в деревне на Северном Кавказе, в которой выросла: прошла мимо, забросила специи, пошла обратно — помешала. К тому же я работаю на кухне, за обеденным столом, у меня нет кабинета. Так что рядом всегда булькают кастрюли, в духовке что-то запекается. Дети должны есть то, что им вкусно, как, впрочем, и муж. Есть женщины, которые не умеют готовить для себя. Как моя мама, например. А я могу приготовить то, что хочу в данный момент. Единственное, в чем я категорична — в подаче. Тарелки, приборы, салфетки. Я требую соблюдения этикета. Мы не едим «на газетке».
— В соцсетях вы подписаны на нескольких артистов балета — какая у вас связь с этим видом искусства?
— Балет, хореография — то, что позволяет отключить или переключить голову. Классическая музыка, четкая последовательность класса, неизменная. Лучший подарок от мужа — билеты на балетный спектакль. В детстве я занималась в ансамбле национального танца. Танец — это чувства, эмоции, внутренности. Классика, на которой восстанавливаешься. Как классическая литература, кино, музыка. Можно читать, смотреть, слушать бесконечно, это не надоедает.
— Работу писателем можно считать «сидячей». Как вы поддерживаете здоровье и активность?
— Занимаюсь хореографией. Раньше ходила три раза в неделю, сейчас пропускаю, к сожалению. Если есть возможность — гуляю с мужем по нашему парку. Он выходит каждое утро, присылает мне фотографии рассвета на Москве-реке. А я время от времени езжу на класс — стою у станка. Потом «середина», прыжки. Ноги заплетаются, руки не держатся, неделя пропуска — месяц восстановления формы. Балет мне нравится жесткими требованиями, правилами. Позы, вариации — все выверено до миллиметра, до музыкального такта. Как в писательстве — одно неверное слово, и текст можно считать провальным. Поворот головы, позиции рук — все имеет значение. Как и эпитеты в рассказе или повести.