Цивилизация
Лежать в больнице настолько вошло в привычку, что совершенно не казалось чем-то особенным и из ряда вон выходящим. Для меня это было так же естественно, как поехать в лагерь, только случалось чаще.
Обычно дети думают примерно так: «Давно не был в кино». Кафе, зоопарке — подставьте нужное.
Мои мысли были следующими: «Давно не была в больнице».
Любимой игрой в детстве была игра в доктора. Я устраивала палаты, делала кровати из книжек и придумывала всем болезни. Больше всего мне нравилось назначать «аперацию». Я клеила медицинские карточки из старых тетрадей и с упоением их заполняла. У меня даже была специальная черная гелевая ручка для ведения истории болезни. Отдельное удовольствие я получала, когда делала плюшевым игрушкам уколы. Казалось, будто я отыгрываюсь на них после всех тех уколов, которые успели поставить мне к тому времени. Игрушки имели букеты хронических заболеваний и попадали в построенные из книг больницы настолько часто, что в их карточки приходилось подклеивать листы.
Я привыкла учиться в больницах, находить там друзей, влюбляться, взрослеть. В течение некоторых моих госпитализаций успевали даже смениться времена года.
Часто я встречала детские испуганные лица. Кажется, я чувствовала этот страх на энергетическом, животном уровне, и мне даже не надо было смотреть другому ребенку в глаза. В 100% случаев на вопрос «Ты первый раз в больнице?» такие дети отвечали утвердительно.
Во мне сразу просыпался спасатель. Я рассказывала, что постоянно попадаю в больницы — и чего только со мной не случалось. Например, как мне стреляли в глаз и бесчисленное количество раз пытались вырезать аппендикс, как делали капельницы, процедуры и ставили странные диагнозы.
Конечно, я не могла залезть в чужие головы, но мне казалось, после моих «страшных историй» детям становилось спокойнее. Как будто трэш в чужой жизни придавал им уверенности. Часто после выписки мы дружили.
Знакомства в больницах играли важную роль в моей жизни. Света как раз была из тех, кто впервые госпитализировался только в 15 лет. Мы подружились и начали периодически вместе гулять, а однажды, уже после выписки, она пригласила меня на свой день рождения. В ее комнате мой взгляд зацепился за полку, полностью заставленную журналами «Всемирный следопыт». Глаза бегали по корешкам книг с названиями стран. На тот момент я не бывала нигде, но, мне кажется, именно тогда во мне родилась мечта путешествовать по миру.
Моя связь с Педиатрической академией, о которой я уже рассказывала, не прерывалась долго. Из названия понятно, что, помимо прочего, там еще и обучают студентов. Академия имеет множество отделений почти любого профиля: хирургическое, эндокринологическое, кардиологическое, неврологическое, соматическое, офтальмологическое, реанимационное.
Я собрала всю коллекцию: на полном серьезе прокручивала в голове перечень отделений больницы и мысленно ставила галочки против тех, в которых уже побывала, — офтальмологическое, соматическое, хирургия, кардиология, реанимация. Ярко запомнилось, как в мою копилку попала эндокринология, когда мама решила, что у меня совершенно точно гормональный сбой.
Мне 12 лет, я — совершенно обычный, ни разу не полный ребенок (даже, напротив, в какой-то момент мне ставили дистрофию). Но эндокринные проблемы далеко не всегда связаны с полнотой, поэтому в один прекрасный или не очень день на моих дистрофичных ножках появились растяжки.
Мама не могла их не заметить. Она уложила меня на кровать и со слезами на глазах принялась разглядывать под лупой, излагая длинный список неизлечимых болезней, о которых они могут свидетельствовать. Потом она, естественно, уложила меня в больницу.
Эндокринологическое отделение находилось в двухэтажном здании. Огромные палаты по 100 метров в длину, разделенные стеклянными стенами на боксы. Парочка стеклышек в каждом боксе была выдавлена, чтобы соседи могли общаться между собой.
В соседнем боксе лежала девочка с инсулинозависимой формой сахарного диабета. В свои 11 лет она сама каждые несколько часов прокалывала палец, измеряла уровень сахара и принимала решение, может она съесть что-то сладкое или сейчас нельзя. Никакой катастрофы и драмы в ее поведении не чувствовалось. Девочка была осведомлена о своей болезни, ей было понятно, как с этим жить, — и она жила, наслаждаясь моментом, в какие-то дни радуя себя сладким, а в какие-то нет, только и всего. Ни слова о том, что ее жизнь ограниченна, неполноценна или что-то подобное, я от нее не слышала. Хотя по факту она была пожизненно зависима от инсулина.
Больница, как я уже упоминала, была учебная. На следующее утро после моего поступления лечащий врач пришла на осмотр не одна, а с толпой студентов. Целиком толпа в маленький бокс не поместилась, поэтому некоторым приходилось просовывать головы в открытую дверь. Они пришли посмотреть на интересный случай (разумеется, мой), в котором нужно было покопаться, чтобы поставить правильный диагноз.
Врач попросила рассказать, чем я болела раньше. Она даже не подозревала, какой ящик Пандоры открыла. Я, покашляв и прочистив горло, начала докладывать анамнез, как и положено, с рассказа о беременности мамы. Не забыла указать, какие лекарства при этом она пила и сколько баллов по Апгар (Шкала Апгар — система оценки состояния новорожденного, разработанная в 1952 году и используемая до сих пор во всем мире — прим. «Газета.Ru») мне поставили. Затем я продолжила перечислением инфекций, привезенных из роддома, и завершила списком хронических заболеваний, которые имеются у членов семьи. Рассказ мой сопровождался безупречным использованием медицинских терминов.
Когда я замолчала, на какое-то время повисла тишина. Потом врач опомнилась и строгим голосом спросила у студентов:
— Все записали? Вот так надо докладывать анамнез, а не то, что вы обычно блеете! Этот ребенок знает больше, чем вы на седьмом году учебы!
Поиск моего диагноза не увенчался успехом. Он, словно истина, ускользнул от всех тех студентов во главе с моим лечащим врачом. При выписке доктор сказала маме:
— Все гормоны в норме, мы не выявили ничего необычного. Иногда растяжки появляются просто в процессе роста и не связаны ни с какими болезнями.
Как вы уже догадались, такой ответ не устроил маму, поэтому я плавно перекочевала в соседнее неврологическое отделение.
Начались проверки гормонов гипофиза и поиск чего-нибудь еще интересного у меня в голове. Нервное отделение было очень уютным, а пациенты — приветливыми. Я только-только туда поступила, а уже к вечеру мой бокс заполнился другими детьми, и мы о чем-то болтали.
У одной девочки оказались проблемы с нервными окончаниями на лице. Она была лишена какой-либо мимики, когда смеялась, что выглядело довольно жутко. Впрочем, на второй день я уже привыкла к ее смеху. Возможно, это было не вполне тактично, но все дети спрашивали, как это произошло, а она совершенно без стеснения рассказывала:
— Я отличница. Очень переживаю за оценки. В тот раз так вышло, что я не подготовилась и получила двойку, за что меня начала отчитывать учительница. Она так кричала, что я перенервничала и у меня отнялись лицевые нервы. Больше я у нее не учусь. Врачи говорят, что операция может помочь мне восстановить мимику, а то всем страшно, когда мне смешно. — И она засмеялась, демонстрируя, как это обычно выглядит.
Тогда я подумала, как же это чудесно, что ни одни мои переживания или страхи не сделали со мной такого.
Первую половину дня мы ходили по обследованиям и занимались в больничной школе. Многие люди, например мои бывшие одноклассники, считают, что во время болезни ты вообще не учишься. На самом деле это не так. Когда дети долго находятся в стационаре, их обязательно зачисляют в школу при больнице. Пяти уроков с переменами и обедом, конечно, тут нет, но есть расписание прихода учителей по разным предметам, оценки, контрольные работы и дневник. Все как в обычной школе. При выписке выдают табель с оценками, чтобы потом их перенесли в журнал.
Как же нехотя учителя в школе проставляли их. В их взгляде читалось: «Наверняка эти оценки завышенные! Поставленные из жалости! Уверена, в нормальной школе ты бы их не заслужила».
По вечерам мы собирались в чьем-нибудь боксе и рассказывали друг другу истории. Шла размеренная, почти нормальная жизнь. На выходные отпускали домой. Однажды после таких выходных я возвращалась обратно в больницу. Нужно было приехать к семи утра. Была зима, мороз, страшная темень. Мы с папой на трамвае ехали в больницу. Окна полностью замерзли, и сквозь процарапанные дырочки я пыталась понять, где же мы едем. Внутри была безысходность, словно это не окна, а я покрыта корочкой льда. Впереди никаких просветов, никаких радостей, только больницы, обследования, неясные диагнозы, школа, уроки — в общем, ничего, ради чего хотелось бы жить.
А причину появления растяжек так и не нашли. Гормоны оказались в норме, нарушений выявлено не было. Врачи разводили руками и продолжали говорить, что, возможно, я просто расту. Мамино пристальное внимание к этим розовым полоскам на моих бедрах не утихало и не прошло даром для моей психики. Из маленьких и тонких в моем сознании они превратились в огромные шрамы с некрасивой рубцовой тканью.
Мне казалось, что из-за растяжек я становлюсь уродливой. Я спрашивала маму, есть ли хоть какие-то способы избавиться от них, но она отвечала, что это на всю жизнь и, судя по всему, их у меня будет становиться все больше и больше.
Я носила брюки или длинные юбки, которые закрывали бы шрамы. Они появились еще и под коленками. Однажды я даже поссорилась с подружкой, которая надела такой же костюм, как у меня, потому что я другое носить не могла из-за растяжек (костюм был с длинными брюками), а она — могла. О, с каким изумлением я начала замечать растяжки под коленками у других женщин, которые, к слову, совершенно не стеснялись носить мини! Я стала разговаривать с подругами, и выяснилось, что растяжки есть если не у каждой первой, то у каждой второй точно. Так я узнала, что люди не делают из них совершенно никакой трагедии, не лежат неделями в больнице, не ищут редкие неизлечимые заболевания, не носят длинную одежду, не комплексуют, а просто живут, уделяя растяжкам не больше внимания, чем родинкам или веснушкам.
Думаю, я стала первым в мире человеком, который лежал в больнице из-за растяжек. Были и другие случаи, когда меня совершенно бессмысленно госпитализировали, о чем я расскажу дальше.