Цивилизация
В понедельник хоронили Александра Зиновьева, выдающегося философа, автора по крайней мере одной блестящей, великой, основополагающей книги – «Зияющие высоты».
Надо сказать, что для многих, и для меня в том числе, Зиновьев и остался в памяти прежде всего автором именно этой книги. Хотя он и написал массу всякого другого, в том числе отменного «Хомо Советикуса» и «Катастройку».
Он был пламенным борцом с действующим демократическим или – если хотите – «демократическим» режимом. Он испытал горечь изгнания с любимой родины, ему выпало счастье вернуться, он воспринял новую действительность с брезгливостью и тяжким неудовольствием. Он был критик и новой власти, только в отличие от СССР, который выдворил его, оказав ему таким образом наивысшую почесть, какую только можно было оказать мыслящему человеку, новая власть старательно не обращала на его критику внимания, позволив ему спокойно жить и работать.
Зиновьев любил символы, и болезнь, которая унесла его в могилу, – символична: злокачественное разрастание мозга, того самого органа, которым великий логик так безупречно пользовался. Боюсь, это была мучительная смерть.
«Зиюящие высоты» лично для меня раз и навсегда закрыли вопрос о коммунизме, социализме и СССР – и как о философских категориях, и как об исторической данности. Похитив у родителей отпечатанный на папиросной бумаге мелким шрифтом том, я прочел его залпом за ночь и еще утро – так было надо, чтобы они ничего не заподозрили. С тех пор многажды перечитывал, всякий раз находя все новое содержание.
Но тогда, в конце 1970-х, – отлично помню! – я закончил чтение совершенно другим человеком: не просто антисоветчиком, но антисоветчиком, убежденным в скором конце ненавистного строя... бывает чувство, знаете, может быть: решаешь-решаешь сложную задачу, крутишь условие так и эдак, и вдруг открывается прямая дорога к ответу; технически еще ничего не сделано, но уже все совершенно ясно.
Так и с «Зияющими высотами»: из книги, из ее сюжетов, из диалогов и ситуаций, до боли знакомых, очевидно следовала нежизнеспособность и советской власти, и коммунизма. Я не все понял тогда, но ощущение открытия – осталось навсегда.
Ничего, думал я еще, удивительного нет в том, что Зиновьева выслали из страны: он враг поопаснее любого Солженицына с его исследованием былых преступлений кровавой власти или Лимонова с его трогательным романом о всепобеждающей силе любви «Это я, Эдичка». Зиновьев – враг, с которым невозможно было спорить ни на марксистском, ни на логическом поле, поскольку ни там, ни там ему не было равных.
С годами оказалось, кроме того, что многое из того, про что я думал, будто оно – характерологическая особенность социалистического строя, на самом деле просто особенности существования любого человеческого социума и любой власти. (Вот, например, прочтите имеющую непреходящее значение главу «Высшая власть» из «Зияющих высот» (легко находится в сети), где идет речь о том, как талантливого профессора Р. на посту завкафедрой заменил некто Нолик и какие из этого можно сделать выводы.) А это уже признаки подлинного философского гения.
Немного обидно, конечно, что по окончании советского строя власти не стали пользоваться плодами логического гения Зиновьева, не выделили из его книги типичные эпизоды бессмысленного функционирования бюрократии и не постановили по признакам таковых немедленно останавливать деятельность государственных и общественных организаций. Но это объяснимо: как и следует из зиновьевских творений, бюрократия – существо непобедимое, поскольку расширенно самовоспроизводится при любой попытке борьбы с нею.
