Цивилизация
— В новом фильме Педро Альмодовара «Кожа, в которой я живу» вы исполняете роль «сумасшедшего профессора» — персонажа словно родом из фильмов прошедших десятилетий, вроде доктора Франкенштейна. Вы хотели дать новые оттенки этому классическому киноархетипу?
— Я думаю, что между ними есть что-то общее. Из того что Альмодовар рассказал мне про моего героя, передо мной возник очень экономный персонаж, скупой на эмоции, суровый, но в то же время довольно спокойный. «У фильма уже достаточно сложностей и нюансов по его задумке, — сказал Педро, — мы не можем сразу же раскрывать характер твоего персонажа. Твой персонаж должен стать прозрачным, как сосуд, в который зритель сможет поместить своих собственных демонов». Знаете, в фильме «Чужой» режиссер никогда не показывает все существо целиком: его отдают зрителю только по частям, и это под конец фильма наводит больше ужаса, чем если бы его всего показали сразу.
Альмодовар считает, что психопаты вроде нашего героя лучше всего приспосабливаются к окружающей среде. Они хорошо одеваются, они образованы, у них теплые отношения с окружающими, они вдумчивы, а не агрессивны. Все это позволяет им беспрепятственно воплощать свои идеи — в нашем случае эксперименты, которые проводит мой герой. Этот «экспериментатор» на экране холоден и не эмоционален (в отличие, кстати, от другого моего героя в фильме Альмодовара «Закон желания»), и я думаю, в данном случае сложность моего персонажа играет на руку фильму. Не хочу оценивать сам себя, но, судя по тому эффекту, который наша картина произвела на публику в Каннах, мы добились того, что хотели.
<1>
— Что-то от этого «экспериментатора» есть в вас?
— Во мне нет ничего от этого холодного персонажа, носящего маску и живущего по своим строгим правилам. Я не настолько методичный человек. Мне вот говорили: «У тебя есть дочь, и, наверное, ты понимаешь, что движет твоим персонажем». А я, знаете, скорее испанец по темпераменту: если я поймаю преступника через пять минут после того, как он совершил нападение на ребенка, то моя реакция будет, скажем прямо, очень эмоциональной. У меня не хватило бы терпения ждать пять-шесть лет, день за днем. Я не умею скрывать свои эмоции, и по мне сразу видно, о чем я думаю.
— Как вам кажется, «Кожа, в которой я живу» понравится публике и критике?
— В Англии, например, после первых показов картины мы получили хорошие отклики. Но в Испании Альмодовару сложнее: за границей его фильмы воспринимают по-другому – более восторженно. Хотя мне кажется, в этом есть какая-то закономерность и то, что происходит с Педро Альмодоваром, на самом деле происходит со всеми режиссерами на их родине. Тем не менее критика в сторону Педро (и всех, кто работает с ним) связана с той сенсацией (и не одной), которую он произвел еще в 80-х.
Реакция публики — это цена, которую неизбежно платишь, если занимаешься кино, – нужно всегда быть готовым принять и усвоить ее. Я никогда не забуду премьеру «Лабиринта страстей» на фестивале в Сан-Себастьяне в 1982 году. Нас оскорбляли, нас хотели убить, нам аплодировали и нам свистели. Но это и есть цена, которую ты платишь за то, чтобы твое имя стало нарицательным, чтобы говорили «в стиле Альмодовара». Педро всегда кидается в омут с головой. И Педро невероятно стойкий: его бьют, а он всегда остается стоять, никогда не сдается.
Камило Хосе Села незадолго до своей смерти говорил, что в Испании можно добиться успеха, только будучи настойчивым. Я бы его отредактировал: в Испании, чтобы добиться успеха, нужно умереть. То, что ты сделал, до конца оправдывает только то, что ты за это заплатил жизнью. К тому же мертвецы не опасны: их уже нет, а работа проделана, и люди успокаиваются.
— Как вам кажется, можно ли сказать, что Альмодовар с его славой дерзкого и честного режиссера стал тем не менее представителем мейнстрима в кино?
— Нет. Возможно, в будущем он снимет что-то, что полностью совпадет с ожиданиями критики, но не сейчас. Возьмите тех же «Женщин на грани нервного срыва»: их называли самым мейнстримовым его фильмом. Он мог снова воспроизвести эту формулу и дальше работать в том же направлении, но он руководится своей интуицией – и стал снимать совершенно по-другому. Но если в один прекрасный день он захочет, например, снять комедию, он ее обязательно снимет – но не потому, что от него этого ждут.
— Вы не раз говорили в своих интервью, что очень цените возможность импровизировать.
— Да с Педро я не импровизирую. Со временем я разработал довольно сложную технику, пытаясь внедрить свои идеи в его фильмы. С Педро всегда любые предложения надо делать осторожно, например, долго ждать подходящего момента. Но он всегда рассмотрит ваши предложения, и, если они сделаны грамотно и логично, он дает тебе возможность реализоваться.
С другими режиссерами, конечно, все по другому, например с Вуди Алленом. На съемках «Ты встретишь таинственного незнакомца» я как-то подошел в Вуди, чтобы получить какие-то замечания по одной из сцен, и он мне сказал: «Если я тебе ничего не говорю, значит продолжай: ты все делаешь хорошо». Так он мне ничего больше и не сказал на протяжении всех съемок — я делал то, что хотел.
— Часть зрителей все еще думает, что голливудское и европейское кино – две большие разницы.
— А я вот не верю в большую культурную пропасть между Голливудом и Испанией. Я с куда большим удовольствием встретился бы с Фернандо Фернаном Гомесом, чем, скажем, с Аль Пачино. Фернан Гомес – это целый институт актерского и режиссерского мастерства. Он попробовал все: был актером театра, кино, режиссером в кино и в театре, писателем, беллетристом, эссеистом… Голливуд и его дистрибуторские компании обладают невероятной силой, но только по одной глупой причине: от Москвы до Мадрида примерно столько же, сколько от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, но они говорят на одном языке, а мы на шестнадцати. И если мне покажут чешский фильм, а затем американский, то последний будет гораздо ближе к моей реальности, потому что у американцев есть огромный потребительский рынок, позволивший им заработать много бабок и колонизировать весь мир в плане поп-культуры.
Когда я приехал в Нью-Йорк в 1984 году, у меня не было ощущения, что я попал в незнакомый город. Напротив, я знал этот город по фильмам. Мы очень легко воспринимаем фильмы, снятые в Штатах. А после венгерского, например, фильма начинаешь задумываться, что происходит, почему они говорят так медленно, почему вокруг все другое? А ведь дело в знании культуры, языка, системы ценностей.
Вчера я сходил на американский фильм «Супер 8» Дж. Дж. Абрамса. Весь зал как будто заранее знал, что происходит на экране — шутки, реплики… Как будто мои соседи по креслам сами написали сценарий. А это просто был фильм, который спродюсировал Стивен Спилберг – и зрители в зале выросли на его фильмах вроде «Инопланетянина». Все это было прекрасно, но напоминало разогретый бизнес-ланч. Фильмы Педро не такие – они как вино со сложным вкусом. Именно поэтому я возвращаюсь снова к Альмодовару. В этом его огромный успех, его величие и его несчастье: он выходит за рамки и постоянно озадачивает публику. А людям это не всегда нравится.
