Недолюбленные, жалкие, смешные

Японский писатель Юкио Мисима (кстати, оказавший влияние на жизненную стратегию нашего Эдуарда Лимонова) был задохликом. Есть такие цыплята, не вылупившиеся из яйца. Хилые, недоразвитые и поэтому обреченные. Так и умирают до рождения в скорлупе.

В отличие от цыплят, люди-задохлики — вполне живые. Половина из нас — это человеческие задохлики. Мы некрупные, грудка у нас впалая, живот без кубиков. К тридцати годам у мужчины-задохлика поверх отсутствующего пресса вырастает еще и пивной животик. Или не пивной, но все равно вырастает.

Оглянитесь по сторонам! Вот один задохлик пошел. Вот второй. А вот и вы! Ходим мы такие несостоятельные по жизни, сторонимся сильных самцов на накачанных ногах с квадратными торсами, жмемся в сторонке — впрочем, напрасно сторонимся и жмемся. Они нас не замечают.

Гогочут о чем-то своем, идут мимо. Вступают в соперничество только с такими же превосходными экземплярами, как и они сами. С ними и борются за самок, за лучшую еду и место под солнцем. Поют в клозете.

А нас не увидят, пройдут, отодвинут плечом, отлетишь к стенке, отлежишься в грязном снегу и дальше пойдешь.

Вот и Юкио Мисима был такой.

Рос себе тихий домашний мальчик, носил очки, читал книжки.

И однажды он увидел золотаря (уборщика человеческих нечистот, ассенизатора, если совсем по-научному). Было это на улице. Золотарь спускался с горки, а маленький Мисима поднимался ему навстречу. Золотарь шел осторожно, неся на специальной палке два ведра, полных человеческих экскрементов, попросту говоря, дерьма, и старался не расплескать. Но привлекла Мисиму не сама эта сомнительная картинка, а мощные мускулистые ноги спускающегося с горки парня. Ноги парня облепляли синие дешевые штаны, заляпанные, в свою очередь, человеческим калом и мочой. Это сочетание незавидного занятия и мужского великолепия поразило отрока Мисиму.

И он решил стать другим. Сильным, непобедимым и злым.

Стать самураем (это что-то вроде казака в нашей традиции, только у нас казаки ряженые, а там все было по-настоящему, как меч, служение, подвиг и харакири в конце жизни). Чего и смог достичь.

В своей книге «Солнце и сталь» Юкио Мисима уделил несколько строк утреннему лицу командира. Тому, каким оно должно быть.

«Лицо человека мужественного, воина, — писал он, — должно быть маской. Меня научили этому в армии. Утреннее лицо командира предназначено для подчиненных, чтобы по нему они могли сразу же прочесть боевую задачу на день. Это лицо прячет свои тревоги, беды, отчаяние, оно всегда должно внушать солдатам уверенность и оптимизм. Командир притворяется, натягивает маску мужества, помогающую отринуть личные горести и стереть следы увиденного ночью кошмарного сна. Только таким обликом должен приветствовать поживший на свете мужчина солнце нового дня».

Так и случилось. Только таким и приветствовал Юкио Мисима каждый свой новый день. Благодаря неустанным тренировкам и закаливанию духа и плоти писатель преобразился. Он стал сильным, накачанным и неустрашимым.

— Здравствуй, солнце и сталь! — говорил он каждое утро, глядя на себя в зеркало.
— Здравствуй, писатель! — отвечало ему зеркало в ответ и улыбалось.

Но во всей этой истории меня интересует не тема строительства своего мужского тела. А наоборот — его уязвимость.

О мужском увядании говорить как-то не принято. Считается, что это бренное женское дело. С ее прялкой, гаданием, кокошником и туфельками, которые жмут стопу. У мужчины всё иначе. Надел сапоги, вышел в росистую рожь, сделал свое утреннее мужское незамысловатое дело, и вперед, на новые подвиги.

И тут у мужчин с их правами тоже заметить и отрефлексировать свое увядание — полный швах.

Ибо мужчина, кроме избалованных красавчиков, к которым мы не относимся, этим правом с рождения обделен. Мальчику что принято говорить с пятилетнего возраста? Что он сильный и умный. Что он должен защищать девочек и слушаться маму. Что он сейчас получит по попе, если не уберет свои игрушки. Что вот он уже получил по попе и скоро получит еще.

А что он красивый — этого ему никогда не говорят. Это исключено.

А девочки (даже не очень красивые) в подобной похвале просто купаются. Тонкие умные люди эту несправедливость всегда замечали. Так, например, Марина Цветаева говорила: «Мальчиков надо любить. Баловать. И радовать. Потому что неизвестно, что ждет их еще впереди».

(Впрочем, мы, обладающие правом на ретроспективный взгляд, знаем, что ждало сына Цветаевой — ад. Когда она повесилась, его жизнь, которая и так была не сахар, превратилась в череду мелких мук. И вряд ли кто-то успел ему сказать на прощание, что он был красивым. Так и сгинул где-то на полях Второй мировой, завшивленный и безымянный.)

Но вернемся к нашим мачо.

Смешно смотреть на приятеля, когда говоришь ему без сексуального подтекста, что он красив. Сначала он пугается, смущается, думает, что тебе нужны его деньги. Садится на кошелек, говорит, что дома его забыл.

Но когда понимает, что никакого сексуального подтекста нет и деньги его дурацкие не нужны (ну, может, только чуть-чуть!), то раскрывается и расцветает. Мужчины вообще поддаются на такие вещи больше, чем женщины. Какой-то французский писатель еще сказал, что убить женщину комплиментом нельзя, а мужчину — можно. Прав был лягушатник!

И это всё потому, что мужчин этим всем вовремя не накормили.

И вот и ходят они по улицам наших городов с вываленными животами, с перхотью на плечах, а если поднимет один такой недокормленный руку в общественном транспорте, то сразу весь вагон и пустеет.

Недолюбленные, жалкие, смешные.

Нелюбимые и невлюбленные.

И это все давно пора менять.

Анна Ахматова однажды написала: «Я научила женщин говорить». Надо научить и мужчин говорить о чем-то, кроме войны, секса и футбола.

Надо им привить — к их диковатому российскому уму — классическую розу самовнимания и самонежности. Они не станут от этого самовлюбленнее или женственнее. Они останутся такими же воинами и охотниками. Но с немного более цивилизованным умом.

И тогда, может, что-то в нас всех сдвинется. И мы научимся и в общественно значимых делах не изображать из себя альфа-самцов. И начнем другой разговор сами с собой и своими соседями.

И бородатая женщина не будет нам сносить мозг так, как это было недавно.

Впрочем, и тут есть свои опасности.

Став более внимательным к себе, ты станешь и более внимательным к поступи смерти. К своему увяданию и своей не-вечности.

К своим лепесткам, которые опадают. И корням, которые все меньше тебя держат на этой земле.

Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
Я не падаю: сила трения
Возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
Ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.

Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
Мучает зрение. Я заранее
Область своих ощущений пятую,
Обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
Ныне объект внимания.

Это написал Бродский. Написал о старении. Он был внимательным и беспощадным. За это вы его и любите.

И вот ты просыпаешься утром, научившийся новому самовниманию, подходишь к зеркалу, смотришь туда и кричишь. Потому что все, что однажды на тебе посмотрит оттуда, будет только пепелищем от прежнего дома. В котором тебе уже нет места. А ты станешь только серой куколкой, из которой больше никогда не выпорхнет новая многоцветная бабочка.

Кстати, в конце жизни Юкио Мисима, следуя кодексу чести самурая, после неудавшегося мятежа сделал себе харакири.

— Не пора ли гасить фонарь? — спросил он в это утро у своего отражения.
— Пора! — ответило отражение.