Сандаль на босу ногу

В городе Советске Калининградской области мужчина избил друга трубкой от пылесоса, заподозрив его в сотрудничестве с полицией. У меня тоже есть трубка от пылесоса, но я в растерянности. Мне стало некого винить в своих провалах.

Еще год назад я валил на цензуру, но за последние полгода из моих текстов выкинули ровно два слова — «коллаборация» и «ссученный». Еще раньше я пребывал в уверенности, что палки в колеса мне вставляет лично Владислав Сурков. Я работал в журнале «Профиль», когда у руководства возникла сюрреалистическая идея запихнуть меня в президентский пул. Как говорят, главному редактору Георгию Бовту тогда позвонил Сурков и спросил: Елин? Это тот, кто посвятил полосу тому, как я целую в щеку Женю Миронова? Да вы там перегрелись на Большой Андроньевской!

Я был доволен. Ведь это не я такой тупой (сонный/необязательный/ленивый), не потому меня не взяли в пул, что я сова и не впишусь в утренний протокол. Нет. Это враги воду мутят.

Все это я наблюдал с самого детства. Мы жили в доме, один подъезд которого делили между собой джазисты, антисоветчики и стукачи. На первом этаже в крошечной квартирке жил Владислав Павлович Грачев, трубач, руководитель одноименного диксиленда — Владик, «папа», а для меня просто «дедушка Грач». На восьмом — баритон-саксофонист Николай Костюшин из студии джаза «Москворечье», на пятом — звукоинженер Рафаил (Рафа) Пряник — человек, который круглыми сутками жевал зеленый лук, как он говорил, «против стукачей и облысения» (Рафа был лысый, как коленка Сары Вон, что не мешало ему снабжать дом свежей антисоветчиной).

Моя семья обитала на седьмом. А над нами босой на одну ногу (что-то с венами) ходил сотрудник Москонцерта. Все знали, что злобный хорек работал на КГБ и имел огромную швабру, которой колотил с улицы в окна при звуках Теллониуса Монка. Колотил — ерунда. Главное, что он стучал.

И никто не спросил себя: а КГБ оно вообще надо? Сомневаться в этом было как-то неприлично.

Потому что Рафу вскоре сбила напротив дома легковушка. Насмерть. Пряник катил на велосипеде, внезапно на полном газу сорвалась припаркованная «Волга». Потому что мутный тип якобы из «Сохнута» вдруг стал усиленно «помогать» моему отцу с выездом (о чем отец не просил). Потому что Костюшин на вершине джазовой карьеры вдруг ушел в фотографию. Потому что Грачева «забыли» упомянуть в советском джазовом справочнике, хотя все признавали, что диксиленд Грачева — вершина советского понимания традиционного джаза. Говорили, что Грачеву комитет припомнил и трубу, которую ему подарил американец Чак Нефф из YRC — Йельского русского хора, и то, что на его джем в Доме культуры на Красной Пресне однажды прилетел сам Уиллис Коновер из «Голоса Америки» — идеологический враг по определению.

В общем, это был привет от гэбэшно-москонцертного начальства: не высовывайся — сгноим! Сгноили. Вернее, сгноил. Все знали, кто и на какой ноге у него носок.

Я тут подсел на чтение дореволюционных музыкальных журналов — «Граммофонный мир» (издатель Дмитрий Богемский) и «Граммофонная жизнь» (Михаил Сукенников). Как же элегантно вопрос со стукачами и их жертвами решался в 1911 году! Издатели, ясное дело, люто ненавидели друг друга. Сукенников через «Утро России» назвал Богемского беглым каторжником, которого не арестовывают, потому что с 1903 года он негласно является агентом охранки. Богемский в сочинении «Навозная куча» («Граммофонный Мiръ» №20, 1 ноября 1911 года) жаловался: «В наш век духовных педерастов приходится сталкиваться с такими фигурами, как Сукенников. От вас мерзостью и падалью несет. Ждите казни египетской, вы, вдохновляющие свой граммофонный порыв рюмкой водки и соленым огурцом».

«Не хочу марать руки, — устало парирует Сукенников уже в своем журнале, — о выродка от граммофонного дела, мазурика, прохвоста и филера от охранки, по вине которого арестовали цыганский хор «Бартоломея».

В общем, тошнотворная история. Но развязка хороша!

На горизонте появляется техник варшавской фирмы «Сирена-Рекордъ» Карл Сандаль — демонического вида мужчина с напомаженными и закрученными вверх усами.

Сандаль всегда оказывался там, где звучали обвинения в сотрудничестве с секретными службами. Метод его прост: он избивал всех вокруг без разбора.

Именно так он поступил со своим бывшим учеником Оскаром Блеше (тем самым Блеше, который в 1919 году запишет голос Ленина), поколотив его до потери сознания. Потом дал по голове директору компании братьев Пате Максу де Сартеру, издателю романсов Александру Гуну, братьям Гох из граммофонной конторы на улице Петровка. Все они обвиняли друг друга в связях с агентом царской охранки по кличке Очкастый.

Короче, в ноябре 1911 года в Столешниковом переулке Сандаль назидательно отутюжил Богемского и Сукенникова, положив конец их вражде.

Когда я звоню настоятелю провинциального храма и слышу, что всю вербу срубили жиды с Лубянки, когда известный диссидент между делом бросает, что парковку напротив его дома перекрасили сотрудники ФСБ, чтобы запутать его выезд в город, я жду Карла.

Я хочу ужасного Сандаля.

Я даже пойму, если и мне Сандаль отвесит оплеуху. Все-таки очень сложно привыкнуть к мысли, что в своих эпических фейлах ты виноват сам. Что в районе пепельницы ни сейчас, ни завтра не появится уютный Сурков, или злобный хорек в одном носке, или Очкастый — такой коллективный Чурбанов, на которого можно царственно свалить все. И уснуть под утро, потому что ты сова.

Нет, сначала вкрутить на место трубку от пылесоса.