Цивилизация
Московские процессы, начавшиеся ровно 85 лет назад, положили начало так называемому Большому террору — этот термин был введен британским историком и советологом Робертом Конквестом в книге The Great Terror, опубликованной на Западе в 1968 году. В послесталинское время в самом СССР этот период репрессий было принято называть «ежовщиной» — по имени Николая Ежова, возглавлявшего в те годы НКВД. Однако настоящим вдохновителем и главным интересантом тех событий был, несомненно, сам Сталин.
Период Большого террора традиционно относят к 1937–1938 годам. Это время «плановых цифр» и «лимитов» на арестованных и расстрелянных, которые спускались сверху местным органам власти, время заседаний всесильных «троек», заочно решавших судьбу десятков людей за считанные минуты. Десятки тысяч были осуждены по персональным «сталинским расстрельным спискам», которые правил непосредственно сам вождь. Большой террор порождал атмосферу страха и беспомощности во всем обществе, особенно среди столичных жителей, еженощно ожидавших в своих квартирах приезда «черных воронков», забиравших соседей, однако в первую очередь пострадали управленческие структуры, в том числе сам НКВД и РККА, а также семьи «врагов народа». В результате погибло около 80% членов ЦК ВКП(б).
Историки до сих пор спорят об истинных причинах столь масштабных и порой внешне бессмысленных репрессий, перемалывавших внешне совершенно лояльных и явно невинных жертв. Массовая фабрикация дел выглядела порой абсурдно и мало подходила даже для «внутреннего потребления», хотя и служила поводом для ритуального осуждения арестованных на общих собраниях, в прессе, в подписываемых яркими представителями интеллигенции коллективных письмах и т. д. Одной из причин может быть тезис Сталина об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма, выдвинутый им еще в конце 1920-х годов.
Считалось, что репрессировали в первую очередь тех, кто вел «активную антисоветскую (подрывную преступную) деятельность»: кулаки; члены экстремистских формирований; антисоветских партий, участники гражданской войны на стороне «белых», уголовники и связанные с преступной средой. Повторным арестам и расстрелам подлежали также подобные элементы, уже находившиеся в лагерях и тюрьмах.
Большой террор формально закончился в конце 1938 года широкомасштабными арестами теперь уже ставленников Ежова и его самого, приходом на пост главы НКВД Лаврентия Берии, постановлением о запрете столь массовых операций и арестов и ликвидацией судебных «троек», однако, разумеется, репрессии не заканчивались до смерти Сталина, просто несколько меняли свой характер и направленность.
Массовые репрессии случались и до конца 1930-х, по сути, они начались еще при Ленине, почти сразу же после того, как власть в стране захватили большевики, однако они опять же были направлены на несколько иные категории граждан и внешне выглядели иначе.
В любом случае именно Московские процессы надолго определили как контекст жизни самого государства, так и его политику. И прежде всего — это режим уже ничем не ограниченной и непререкаемой власти самого Сталина и его ближайших сторонников, меняемых порой как перчатки, а порой надолго задерживавшихся в «ближнем круге».
Первый Московский процесс, согласно официальному определению, это открытый судебный процесс над «троцкистско-зиновьевским объединенным центром», проходивший 19–24 августа 1936 года в Москве и ставивший своей целью окончательную дискредитацию бывших участников оппозиции, к тому времени уже находившихся в местах заключения. Единственным исключением стал Лев Троцкий, выдворенный из страны еще в начале 1929 года и в 1937 году переехавший в Мексику, где вместе со своими сторонниками инициировал так называемый контрпроцесс, рассмотревший и отвергнувший обвинения, предъявленные участникам Московского процесса.
В качестве повода для инициирования первого из Московских процессов было использовано убийство Кирова, совершенное еще 1 декабря 1934 года. Из десяти тысяч бывших троцкистов, находящихся на учете НКВД, пятая часть уже отбывала наказание или находилась под следствием. Из них самыми жесткими методами выбивали признание в организации общего подпольного центра, руководство которым приписывалось Троцкому. Этот центр якобы готовил теракты против самого Сталина и против других членов правительства.
Следствием руководил нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода, отчитывавшийся лично перед Сталиным, однако вскоре после процесса, 26 сентября 1936 года, он был смещен со своего поста, заменен Ежовым и сам уже в марте 1938 года предстал перед судом на третьем Московском процессе в качестве одного из главных обвиняемых.
Летом 1936 года Ягода составил список из 82 «участников контрреволюционной троцкистской организации, причастных к террору», возглавить который должны были уже снятые со всех своих постов и сидевшие в тюрьмах Зиновьев и Каменев. Сталин предварительно лично отредактировал и приказал разослать по партийной линии «закрытое письмо» «О террористической деятельности троцкистско-зиновьевского контрреволюционного блока», следствие было завершено и начался показательный процесс над 16 подсудимыми, отчего сам процесс известен также под наименованием «процесс шестнадцати». Это, с одной стороны, были известные большевики и видные партийные деятели, участвовавшие в конце 1920-х в антисталинской «объединенной оппозиции», — Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Григорий Евдокимов, Иван Бакаев, Сергей Мрачковский, Вагаршак Тер-Ваганян, Иван Смирнов, Ефим Дрейцер, Исаак Рейнгольд, Ричард Пикель и Эдуард Гольцман. С другой стороны, к этому присовокупили пятерых бывших членов Компартии Германии, эмигрировавших в Советский Союз; их мало что связывало с первой группой, а некоторые из них были даже бывшими агентами НКВД. В эту группу входили Илья-Давид Круглянский (Фриц-Давид), Валентин Ольберг, Конон Берман-Юрин, Эмель Александр и Натан Лурье.
Ключевым «доказательством» сговора столь разнородных людей считалась встреча в 1932 году одного из обвиняемых, Гольцмана, с сыном Троцкого Львом Седовым в копенгагенском отеле «Бристоль», где последний якобы передал ему инструкции Троцкого. Троцкий позже представил комиссии в Мексике документы, доказывавшие невозможность пребывания своего сына в Дании в это время. Сам «план Троцкого» восходил к открытому письму, написанному Троцким в марте 1932 года, оно было напечатано в «Бюллетене оппозиции». В заключении этого письма содержались такие слова: «Нужно наконец выполнить последний настоятельный завет Ленина — убрать Сталина». На мнимом тождестве слов «убрать» и «убить» строилось все обвинение.
Дело слушалось в Военной коллегии Верховного Суда СССР c 19 по 24 августа 1936 года, все подсудимые были признаны виновными и почти сразу же расстреляны. На основе материалов дела были также арестованы и осуждены еще около 160 человек. В 1988 году всех участников этого процесса официально реабилитировали.
Параллельно в советских СМИ была организована безобразная кампания травли, сопровождавшая все подобные процессы, в ходе которой даже самые солидные издания позволяли себе употреблении фразеологии, присущей скорее дворовым разборкам. Вот так, например, выглядела одна из передовиц журнала «Вестник Академии наук СССР»: «В дни процесса эта подлая банда убийц, еще осквернявшая своим существованием советскую землю, с деловитостью профессиональных убийц рассказывала суду об осуществленных и подготовлявшихся ею злодеяниях. Отребье человечества, объединившееся в троцкистско-зиновьевский центр, они использовали для своей подлой деятельности еще невиданные в истории методы провокации, предательства и лжи; все наиболее бесчестное и преступное из грязнейших арсеналов подонков человечества было избрано ими в качестве орудия борьбы».
Почти все подсудимые признавали предъявленные им обвинения, вполне искренне каялись, возводили на себя напраслину в «открытом» процессе, где могли в принципе хотя бы попытаться выкрикнуть правду. Все это немало смущало не только советских граждан, но и западных коммунистов, уверенных в стойкости старых большевиков, прошедших «царские застенки», каторги и ссылки. Одной из художественных версий этой трагедии стал полуфантастический роман британского писателя-коммуниста Артура Кестлера «Слепящая тьма» (1940), в котором он предположил сговор между властью и бывшими оппозиционерами, которые приносят себя в жертву интересам партии, решившей таким образом «сплотить ряды» перед лицом наступающего фашизма.