Цивилизация
Сейчас Денис Чусов — руководитель группы эффективного катализа ИНЭОС РАН. Денис окончил Московский химический лицей, Высший химический колледж РАН и аспирантуру ИНЭОС РАН. После защиты диссертации он работал во Франции вместе с профессором Анри Каганом, в Англии — с Майклом Нортом и в Германии — с Бенжамином Листом. А затем Денис вернулся в Россию.
— В чем суть вашей работы в рамках гранта РНФ?
— Мы в ответственности за нашу планету, и отходы производства нужно не просто закапывать или сжигать,
но стараться пускать их на благое дело. Мы пытаемся найти какие-то уникальные свойства у этих отходов.
То есть взять отходы промышленного производства — угарный газ, и на его основе попытаться сделать что-то красивое и полезное. Хотим запустить процессы на основе угарного газа, которые облегчат получение веществ с ценными свойствами (фармпрепаратов). Это лишь одно из направлений, которыми мы занимаемся.
Представьте: 20 человек запихнули в маленькую машину. Неприятная ситуация, да? Каждому человеку там неуютно. И он в себе может найти какую-то суперсилу, чтобы оттуда выбраться, или показать что-нибудь удивительное. В частности, мы сделали общий метод получения структур, где атом азота оказывается в этой маленькой машинке в окружении толпы других атомов на очень близком расстоянии. И, соответственно, у него обнаруживаются уникальные свойства. Он хочет с кем-то провзаимодействовать, но не может, что создает для всей молекулы новые возможности.
— Это довольно необычная идея — делать из вредных отходов что-то полезное. Никому это раньше не приходило в голову? Аналоги? Конкуренты?
— Многие пытаются делать из отходов что-то полезное, например на слуху у всех переработка пластика — у нас горы мусора, его надо как-то перерабатывать. Если мы говорим конкретно про угарный газ, то его просто сжигают, расходуя кислород, и на заводах то же самое, его просто сжигают, забирая кислород из воздуха. А с учетом того, что это миллиарды тонн производства, то количество кислорода, которое мы потребляем на то, чтобы просто сжечь, очень большое. Угарный газ полезен для различных реакций, но я не видел, чтобы кто-то до нас пытался использовать угарный газ по такому назначению.
— Реально ли объяснить процесс, как угарный газ перерабатывают во что-то полезное?
— Можно попытаться. Что фактически делают? Берут и сжигают. Процесс горения (который, по сути, является процессом окисления) всем хорошо знаком, потому что каждый вдох и выдох мы этим занимаемся. Раз он может окисляться, то у него есть восстановительные свойства. То есть, окисляясь сам, он кого-то восстанавливает. Мы это решили использовать, но восстанавливать угарный газ будет не тот кислород, который в воздухе, а кислород в молекулах, которые нам интересны. Это дает выходы на другие классы соединений, другие классы молекул. Классически это сложные многостадийные процессы превращения одних молекул в другие. А мы предлагаем срезать путь и напрямую пойти к тому, что мы хотим.
— А на каком этапе находятся разработки? Это идея или есть практическое применение?
— Идея есть, она сформирована, она подтверждена. Но мы хорошо понимаем наши сильные и слабые стороны. Мы можем делать намного удобнее какие-то фармпрепараты (у нас уже есть несколько патентов по этой тематике), чем их делали до этого. Но мы прекрасно понимаем, что никакой металлургический комбинат на данном этапе не будет у себя строить другое производство с использованием своих отходов. У нас есть направление, в котором мы преуспели, и есть направления, в которых мы явно не преуспеем еще очень долго.
— А помимо практического воплощения, есть ли какие-то еще трудности?
— В целом у людей с грантом РНФ жизнь во многом проще. В чем заключаются основные проблемы в науке? Это отчасти финансирование, отчасти идеи, отчасти рабочие руки. Для тех, у кого есть грант РНФ, вопрос с финансированием не стоит. Нам удалось закупить оборудование, определенные реактивы. Проверенных идей у нас больше, чем рабочих рук. Я бы сказал, что на сегодняшний день основная проблема — это именно нехватка рабочих рук.
Понятно, что науку в мире двигают аспиранты, в первую очередь потому, что эти люди заинтересованы в короткий срок сделать научные изыскания и при этом готовы работать, как правило, каждый день. Потом этот задор может уменьшаться, какие-то другие вещи выходить на первый план, например зарплата. Переманить квалифицированного специалиста из-за границы не представляется возможным (хотя иностранцы регулярно стали интересоваться о возможности поработать у нас). Вот чего в первую очередь не хватает, так это заинтересованных молодых людей, которые готовы поработать, чтобы «переписать учебники».
— Какие ваши последние публикации в крупных международных журналах вы можете перечислить?
— Ситуация тут, конечно, любопытная. В самых рейтинговых международных журналах, в Organic Letters (IF 6.7) и Organometallics (IF4.1) (самые читаемые и цитируемые по органической и металлогранической химии соответственно), опубликоваться оказалось проще и быстрее, чем в журналах среднего уровня. Наши статьи в этих журналах уже вышли в печать, а по остальным — задержка. Одна из недавних публикаций в рамках гранта Российского научного фонда (РНФ) — статья в Organic Letters.
— Какие, на ваш взгляд, основные проблемы, мешающие российским ученым регулярно публиковаться в ведущих журналах? Можно ли избежать всех этих трудностей?
— Проблем много общих, но у каждого свой набор. Ведущие журналы не прощают ошибок, даже мельчайших.
1. Российские ученые в среднем достаточно плохо знают английский язык.
2. Изменились правила игры, а многие этого не замечают. Сейчас, чтобы знать современные реалии, надо читать не что-то вообще, а самые передовые публикации, причем, не дожидаясь выхода бумажной версии, а как только они появляются на сайте издательства.
3. Отсюда третья проблема. Количество результатов в единицу времени. К ведущим профессорам стремятся лучшие таланты со всего мира, и очень часто именно они делают прорыв своими идеями и работой, а не только профессор. Надо быть читающим, думающим и много работать, чего в нашей стране часто не хватает.
4. Люди не любят отказов, а, не набив шишек, на вершину не прорваться. Поэтому многие ученые из России даже хорошую работу отправляют в слабый журнал, но в который их точно примут.
5. Не хватает новизны идейной. Когда она есть, то может не хватать оборудования, упорства в достижении цели.
6. Очень важный момент в том, что нам сложно конкурировать из-за таможни. Казалось бы, неожиданно, но иногда приходится ждать реактива по полгода. В современных реалиях — это вечность.
— Проще ли опубликовать статью в хорошем журнале, работая в другой стране? Или дело не в стране, а в человеке? Проще ли «сделать себе имя» за границей, нежели в России?
— Проще там, где вокруг такие же люди: увлеченные современной наукой, а не чаепитием и жалобами на все подряд.
Дело точно не в стране. В каждой стране есть и плохое, и хорошее. Даже не в университете целиком, а в нескольких лабораториях, которые задают настроение и темп. Одиночки тоже прорываются, но все реже и реже. Нужна команда единомышленников, с которой можно обсуждать и выбраковывать идеи, находить и устранять недостатки работы.
Статистика говорит, что за границей проще, но каждый ученый индивидуален. Американская модель заключается в рекламе. Взять одного ученого, который пробился, стартуя с нуля, и доказывать, что так может каждый. В реальности за кадром остается великое множество тех, кто не смог выплыть, а таких не просто большинство: если о каждом рассказывать по минуте, то на это уйдут годы.
— Когда вы уехали из России и почему решили вернуться?
— Я уехал в 2009 году, сразу после защиты диссертации. Вернуться же решил по совокупности факторов. В какой-то степени мне показалось, что в России можно сделать карьеру быстрее. Пробиться в топовый университет за границей не так просто, а в средний ехать не хочется. Я уже говорил, что все решает окружение. За границей зачастую ученых не воспитывают, а отбирают лучших из расчета, что если 2 из 10 покажут результат, то этого более чем достаточно.
То есть в реальности берут кота в мешке и превращают его в кота Шрёдингера.
Я понял, что лучше воспитывать самому. Во-первых, есть удовлетворение от факта, что ты сделал человека лучше, образованнее. Во-вторых, в Москве есть уникальная система: Химический лицей — ВХК РАН — аспирантура. То есть еще школьникам выделяется целый день в неделю на работу в настоящем НИИ. Студентам ВХК тоже выделяют такой день с первого курса. В результате аспирант, студент и школьник могут делать серьезные научные проекты. Их не бросают в озеро, а воспитывают и дают возможность заниматься настоящей наукой.
В итоге у них к защите диссертации бывает задел в четыре года, то есть они раньше защищают диплом и даже диссертацию, имея преимущество перед ровесниками. Именно поэтому средний возраст в моей научной группе — 19 лет.
— Участвуете ли вы в популяризации науки? Какие для этого есть форматы и какой предпочитаете именно вы?
— По мере возможности стараюсь. Вот недавно я читал лекцию для проекта Science Now. Молодая группа ученых создала проект нового формата. Идея их амбициозная, но чертовски необходимая. Я говорил чуть выше о необходимости команды единомышленников. Вот ребята и пытаются собрать вместе людей, которые интересуются и занимаются наукой, которые хотят внести существенный вклад в развитие человечества.
Это не просто лекции каких-то ученых о самых современных реалиях, научных изысканиях и тенденциях. Это попытка познакомить людей из разных областей, чтобы одни переняли что-то друг у друга или сделали совместный проект на стыке различных областей науки.
Материал подготовлен в сотрудничестве с проектом Indicator.Ru.