Цивилизация
«В восприятии общества «бомж» — это не просто человек без жилья, а обязательно «грязный», «вонючий», «алкаш»
Дарья Амосова, PR-специалист благотворительной организации помощи бездомным «Ночлежка», напомнила, что ни в одном российском законе понятия БОМЖ нет.
«Эта аббревиатура («без определенного места жительства») пришла из СССР: так в протоколах советской милиции называли лиц «без определенного места жительства». «Бомжом» мог быть и уличный артист, и человек, живущий не по прописке, и «тунеядец». Сегодня слово «бомж» потеряло первоначальный смысл и обросло негативом.
В восприятии общества «бомж» — это не просто человек без жилья, а обязательно «грязный», «вонючий», «алкаш». «Выглядеть как бомж» — значит плохо пахнуть, ходить в рваной одежде. Такие люди есть, но множество бездомных «невидимы» для глаз. Даже тексты о бездомных иллюстрируют изображениями неаккуратных стариков в рваной одежде.
Но бездомные в большинстве своем не отличаются внешне от «обычных» прохожих. Первые месяцы на улице человек тщательно следит за чистотой, чтобы его как раз не приняли за «бомжа».
На автобусной остановке вы и не поймете, что сидящий рядом мужчина сегодня будет здесь спать. Бездомные — это люди, и они хотят выглядеть хорошо. Например, в «Ночлежке» мы выдаем чистую качественную одежду, которую приносят жертвователи и волонтеры. Клиенты сами выбирают фасон и цвет», — рассказала Амосова.
Она добавила, что многие считают, будто быть «бомжом» и жить в «бомжатнике» — это выбор, последствие решений человека, но это не так.
«Никто не мечтает в детстве стать бездомным. За редким исключением все предпочтут провести ночь в комфортном жилье с кроватью, душем и розетками, а не на картонке. При застройке города нужно учитывать приюты и ночлежки, ведь бездомные живут не только у вокзалов, а в каждом районе. Пока приютов нет, люди вынуждены ютиться в опасном жилье без воды и электричества. Это не выбор — это вынужденные условия.
Расшифровка БОМЖ не имеет смысла в современной России. Считать ли «бомжами» людей, которые не имеют собственной квартиры и снимают жилье?
Людей, которые работают в соседнем городе без временной регистрации? Часть бездомных владеет недвижимостью, но живет на улице. Мужчину обманули при застройке и не выдали ключи. Женщина сбежала от мужа-тирана. Бабушку выселила из дома собственная внучка. Это все реальные истории наших клиентов: дом есть, а идти некуда», — объяснила Амосова.
Она добавила, что слово «бомж» и его производные укрепляют стереотипы о бездомности. «Быть «бомжом» — стыдно. Из-за этого человек, попавший на улицу, предпочтет молча выбираться сам, нежели обратиться за помощью. Самостоятельный путь занимает годы и может не закончиться никогда. Специалисты из благотворительных организаций решают ту же проблему быстрей.
Как говорить правильно? «Бездомный» — для тех, кто живет на улице. «Человек, попавший в беду/трудную ситуацию» — когда жилье есть, но жить там по разным причинам невозможно. Лучше уточнять: человек, потерявший паспорт, живущий в непригодном жилье, в ситуации домашнего насилия и т.д.», — посоветовала она.
Амосова добавила, что важно не зацикливаться на ярлыке, ведь бездомность — это временное состояние. Человек может жить на улице и выбраться с нее. «Бездомность не определяет всю жизнь человека — успешные истории наших клиентов это подтверждают», — подытожила представитель «Ночлежки».
«Говоря, что они «солнечные», мы только загоняем их под образец, которому они должны соответствовать»
Как правильно называть людей с синдромом Дауна? Евгения Кинтушева, пиар-менеджер благотворительного фонда «Синдром любви», который работает в тандеме с фондом «Даунсайд Ап», не считает удачными формулировки «дауненок» по отношению к ребенку с синдромом или «даун» по отношению к взрослому.
«Формулировка «даунята» не несет в себе негативного окраса, с другой стороны, если часто употреблять это слово, то общество так и будет называть людей с синдромом Дауна.
Это равнозначно тому, что человека, у которого косоглазие, называть «косой», или хромающего человека — «хромой». Естественно, это неприятно слышать.
Называя человека с синдромом Дауна «даун», мы подчеркиваем наличие синдрома как главной его характеристики. С точки зрения этических норм правильнее говорить «человек с синдромом Дауна» и недопустимо использовать слово «даун» в унизительном и пренебрежительном смысле, например, «ты даун, что ли, простых вещей понять не можешь», — считает Евгения.
Юлия Лентьева, руководитель направления по сопровождению школьников, подростков и молодых людей с синдромом Дауна благотворительного фонда «Даунсайд Ап», отметила, что выражение «солнечные люди» тоже нельзя назвать удачным.
«Распространен миф, что у людей с синдромом Дауна нет гена зла, они не могут обижаться, злиться, а всегда только лишь добрые, улыбчивые и готовые обниматься со всеми. Это все не более чем стереотипы. Люди с синдромом Дауна очень разные, у них бывает плохое настроение, они могут злиться, обижаться, ссориться, ругаться, кто-то из них по жизни достаточно замкнутый и в принципе не особо любит других людей.
Говоря, что они солнечные, мы только загоняем их под определенный образец, которому они должны соответствовать, а важно принимать их такими, какие они есть.
Приукрашивать реальность нет необходимости, в синдроме Дауна нет ничего страшного, и чем раньше мы станем везде использовать просто факты, без попытки их приукрасить, тем быстрее начнем принимать людей с синдромом Дауна на равных», — полагает Лентьева.
Она добавила, что формулировка «даун» даже без негатива, просто для упрощения, формирует наше сознание.
«При этом сами люди с синдромом Дауна понимают словесные различия в том, как их называют, и в том, как используют формулировки. Например, женщина с синдромом Дауна, которая работает у нас в фонде, рассказывала, как ехала в трамвае, и подростки сзади обзывали друг друга разными словами, в том числе и словом «даун». Она очень расстроилась и плакала после этого — слышать это именно как оскорбление очень неприятно», — добавила Лентьева.
Она посоветовала вообще не делать акцент на синдроме, если в этом нет необходимости: «Если мы просто общаемся с человеком с синдромом Дауна, то, конечно, будет странно приветствовать его словами «О, Маша, привет, у тебя синдром Дауна, я знаю!» Если же идет разговор именно о какой-то специальной помощи, которая необходима человеку или о его особенностях, то говорить нужно корректно, уточняя, что это «человек с синдромом Дауна».
«Когда ты про человека говоришь, что у него психические расстройства, это звучит грубо»
Анна Битова, председатель правления Центра лечебной педагогики «Особое детство», считает, что толерантность — вопрос сложный.
«Я как-то была на большой конференции по инклюзии. Готовилась к выступлению, советовалась с американскими коллегами, как назвать детей, о которых я собиралась говорить. Предложила «children with disabilities» («дети с нарушениями»). Нет, говорят коллеги, так сейчас говорить нетолерантно. «Children with special needs» («дети с особыми потребностями») они тоже отвергли. И сами предложили «children with special rights» («дети с особыми правами»).
Тут уже возмутилась я и сказала, что права у всех одни. Права у всех одинаковы, а потребности разные.
Хорошо ли говорить «ментальные нарушения»? Я считаю, что нет. У нас в законодательстве терминология только одна: люди с психическими расстройствами. Но действительно, когда ты про человека говоришь, что у него психические расстройства, это звучит грубо. И родители детей с такими диагнозами, и взрослые люди с психическими расстройствами не хотят, чтобы их так называли. Соответственно, стали искать облегченный вариант. Я обычно говорю «с психическими нарушениями», — рассказала Битова.
Она уточнила, что словосочетание «ментальные нарушения» можно трактовать по-разному: «В Германии, например, есть два слова: одно описывает людей с психическими заболеваниями (шизофрения, психозы), другое указывает только на умственные нарушения. А у нас не понятно, что имеется в виду. Поэтому я в основном стараюсь вымарывать из наших письменных высказываний «ментальные нарушения». Но в устной речи с этим уже ничего не сделаешь».
По мнению Битовой, «человек с умственной отсталостью» говорить можно.
«Не очень приятная формулировка, но она зафиксирована законодательно и пишется в медицинских документах. Когда мы говорим «интеллектуальные нарушения», мы просто пытаемся сказать то же самое полегче. Но я этот термин очень не люблю. Кто от чего отстал, куда мы бежим, где эта норма и что такое норма?
Например, у людей, которые живут в интернатах, при тестах на интеллект обычно получается достаточно низкий балл, потому что у них очень низкий уровень осведомленности об окружающей жизни. Хотя интеллектуально, на мой взгляд, многие из них вполне могут справляться с жизнью. А при такой голой оценке навыков и знаний они, конечно, проигрывают. И что такое интеллект? Это возможность понять что-то или это запас знаний и представлений? Тоже очень сложный вопрос», — объяснила Битова.
Специалист также высказалась по поводу выражения «особый ребенок»: «Это выражение вошло в обиход на моем веку, сначала робко, потом его подхватили. Особый ребенок — это фигура речи, это не термин. Она описывает ребенка, чье состояние отличается от нормы. Отмечу, что не стоит говорить «нормальный», правильно — «нормотипичный».
Английский аналог этого образа — «special», в смысле «с особенностями». Это тоже была попытка найти менее обидное слово. Надо сказать, что оно тоже уже становится стигмированным.
Я читала в западных исследованиях, что есть цикл стигмированности. Мы как общество приходим к выводу, что это слово нехорошее, заменяем его, а лет через 50 новое слово тоже становится таким же стигмированным в представлении публики. Язык требует какого-то обновления. Но пока только в устной речи, к сожалению. Слово «олигофрения» как диагноз никуда не делось. И олигофренопедагогика осталась как специальность. Хотя мне бы очень хотели, чтобы это поменялось», — заключила Битова.