Подписывайтесь на Газету.Ru в Telegram Публикуем там только самое важное и интересное!
Новые комментарии +

«Бардо»: ложная хроника горстки истин в самом личном фильме Алехандро Иньярриту

Рецензия на новую картину Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Бардо»

16 декабря на Netflix состоялась долгожданная премьера нового фильма мексиканца Алехандро Гонсалеса Иньярриту «Бардо». Это первая за семь лет картина режиссера и вторая по счету лента, снятая в его родной Мексике после дебютной работы «Сука-любовь». Кинокритик «Газеты.Ru» Елена Зархина разбирается в новой работе Иньярриту — монументальном эпосе о жизни, любви и искусстве в творце (и никак не наоборот).

Успешный журналист и документалист Сильверио Гама последние 15 лет прожил в Америке, где, как считают его сограждане-мексиканцы, «обслуживал интересы гринго вообще и капиталистов в частности». Но на самом деле Гама жил вполне обычной жизнью: вместе с любимой женой растил двоих детей, пытался справиться с утратой третьего ребенка, строил карьеру — и во всей этой суете не заметил, как утратил связь с самим собой.

Через столько лет герой возвращается в родную Мексику и пытается заново выстроить отношения вообще со всем — с собой, родиной, искусством и политикой, определившей образ современного мира.

До «Бардо» Иньярриту молчал семь лет — с момента выхода его второго оскаровского фильма «Выживший» с Леонардо Ди Каприо. После этого режиссер хотя и отошел от кино, но не расставался с искусством. В 2017 году на Каннском кинофестивале Иньярриту представил уникальный в своем роде проект — иммерсивную арт-инсталляцию под названием «Плоть и песок». Она позволяла всем желающим прожить опыт беженцев, вынужденных с угрозой для жизни нелегально пересекать границу между Мексикой и США.

Замысел инсталляции заключался в следующем: каждый участник заходил в павильон, снимал обувь, надевал тяжелый рюкзак с личными вещами и очки виртуальной реальности. Далее он буквально проходил путь мигранта-нелегала: бежал босой по пустыне и камням, прячась от преследующего его вертолета с пограничниками и уворачиваясь от пуль. Опыт получался незабываемым, а сам проект был удостоен специальной технической награды Американской академии кинематографических искусств и наук.

Подобным иммерсивным экспериментом становится для зрителя и новая работа Иньярриту. Кажется, режиссер отнесся к фильму как к своему Opus Vitae (или делу жизни), подведя через своего лирического героя итоги собственной жизни и карьеры.

«Бардо», который в оригинальной версии называется «Бардо. Ложная хроника горстки истин», начинается и заканчивается красивым и поэтическим образом — гигантская тень человека то взмывает вверх, то следом опускается на землю. Этот образ полета как освобождения закольцовывал финал другого фильма Иньярриту — «Бердмен».

Но на этот раз сцена с возвышением до небес и возвращением на землю кажется более грубым символом того, как ощущается работа творца: момент создания произведения искусства тебя окрыляет, но стоит выпустить свою работу в мир, как полет прервется, и суровая реальность обязательно вернет тебя на землю. А может, это камень в огород оторванных от реальности гениев, чье ощущение полета не более, чем остаточное явление от вскружившего голову успеха.

Помимо летающих теней, в фильме находится место такому сложному магическому реализму, которому позавидовал бы сам Маркес. Здесь новорожденного малыша засовывают в роженицу обратно, объяснив это тем, что ребенок быстро разочаровался в этом мире и отказывается в нем жить. Здесь на центральной площади в сумерках из ниоткуда возникает гора человеческих трупов, а на ее вершине восседает испанский конкистадор Эрнан Кортес — завоеватель Мексики и человек, ответственный за гибель государственности ацтеков.

Символизма в «Бардо» так много, что на мировой премьере фильма на Венецианском фестивале из зала пачками выходили люди, а кинокритики в растерянности не могли определиться в собственных чувствах к фильму: это все еще искусство или уже мета-пародия на него?

Иньярриту, которому никогда не отказывало чувство меры, будто намеренно перегрузил картину смыслами, которые не осилить за один присест. Это скорее фильм-кроссворд: нужно очень хорошо ориентироваться в контексте задаваемого вопроса, чтобы отыскать на него самый правильный ответ.

Мир в «Бардо» — эластичная конструкция, в которой метафоры сливаются с реальностью, причудливые образы из снов становятся явью, а умершие оживают на экране и чувствуют себя живее живых.

В этом собирательном пазле из обрывков личной жизни Иньярриту его неприкрытая рефлексия, боль и сомнения. Тоскующий по своей стране художник-эмигрант, конечно же, он сам — человек, достигший невероятных высот в профессии, но уехавший ради этого с родной земли туда, где против таких, как он, президент Трамп требовал возводить стены.

Неслучайно в одной из сцен приехавший в Америку вместе с семьей Сильверио слышит от пограничника, что иностранец не имеет морального права называть Америку своим домой. «Но я прожил здесь 15 лет, мои дети получили здесь образование, я плачу тут налоги», — возмущается герой. «Неважно. Вы не имеете гражданства этой страны, а значит, она — не ваш дом», — невозмутимо отвечает пограничник.

Все эти политические и социальные дилеммы о поиске своего места в мире эхом отзываются в мыслях главного героя — утратившего под ногами почву журналиста, чья профессия обязывала его доносить до людей истину, но которую он по факту превратил в бессвязный разноголосый хоровод.

Иньярриту любит обличать своих героев: в «Бердмене» выкинутый на обочину профессии актер в приступе злости отчитывал зазнавшегося кинокритика; в «Бардо» Сильверио дает отпор коллеге-журналисту, обвинившему его в бездарности и продажности. Эта бесконечная схватка творца и его зрителя — ахиллесова пята самого режиссера, который заранее понимает: «Бардо» обнажает его собственную агонию творца.

В этом смысле интересен один из финальных образов фильма с гигантским обломком статуи, которую несут соотечественники Сильверио по пустыне. Это словно отрывок из «Озимандии» Шелли, в котором герой называет себя «мощным царем царей» и призывает всех взглянуть на свои великие деяния. Но сам он вскоре не обнаруживает никого вокруг — «пустыня мертвая и небеса над ней». Возможно, голос внутренних терзаний стих внутри самого Иньярриту, который впервые за эти семь лет по-настоящему выговорился, расправил крылья и взлетел.

Поделиться:
Загрузка